— Ну.

— Я не перестаю думать про Энди, даже, когда занимаюсь этим с тобой.

— Могу согласиться, если делаю это не хуже него. Не отвечай. Знаю, хуже. Я сам его учил. Хочешь и ты правду? Он тоже думал о тебе, когда занимался этим со мной. Вот такая вырисовывается асимметрия.

— Прости, Стив.

— Мне не за что. Вам обоим поистине нужно было разбиться вдребезги, чтобы понять, насколько вы любите друг друга. Знаешь, что я скажу тебе? Ты — потребитель, Рой. Ты привык брать. И у него ты забрал больше, чем дал. Много больше, приплюсовав ко всему еще и его жизнь. Думаю, он сполна оплатил все твои счета, но не слишком ли дорого стоила эта твоя свобода? У меня ты тоже забрал много, но это ничего. Я бы и так отдал. Я знаю тебя триста лет, и все это время мы существовали с тобой на одной волне. Я думал, так будет вечно, пока не появился он и не бросил мне вызов. Он хотел превзойти меня, и он превзошел. Не мне говорить тебе это. Только вот что толку, когда мы все втроем потеряли все? Ты трахаешься со мной, думая о нем. Я трахаюсь с тобой, думая о нем. Мы можем делать это, сколько влезет, и хотя его теперь нет, ничего уже не будет по-старому. Поэтому, пока не стало еще хуже, я, пожалуй, поеду в клуб, а ты займись чем-нибудь. И, кстати, попробуй объяснить Ольге простейшую мужскую физиологию.

Рой тупо смотрит в недопитую чашку Стива. Тот хлебнул на ходу и улетел. Ольга упорно молчит, и каждое ее движение пронизано раздражением. Оно даже в кофе. Растворено вместо сахара. И густая пенка сверху.

— Ольга, — начинает Маккена издалека. — У вас сегодня очень вкусный кофе.

— Я рада, но, пожалуйста, больше ничего не говорите мне.

— Это физиология. Не более.

— Да. Конечно. Я понимаю, тем более, что вам виднее.

— Стив — мой партнер более десяти лет…

— Мне необязательно знать, и вы не обязаны мне это объяснять. Вы, Рой, нестандартный мужчина и, наверное, подобные отношения имеют место быть. И это считается нормальным…

— Тогда?

Ольга обернулась, и Маккена вдруг увидел перед собой чужого человека.

— Мужская физиология проста. Ваша еще проще. Дело не в этом…

— Не в этом?

— Нет. Как вы можете заниматься этим здесь? После того, что здесь произошло! На кровати, где спал мальчик? И, если не ошибаюсь, на кровати, которою вы купили для него? Вы не знаете, где он! Жив ли вообще! И если жив, есть ли где-нибудь место для него! Я не имею ничего против господина Стивенсона. Он прекрасный человек, и вам повезло, что он возится с вами, но… Это вообще не мое дело, и не входит в круг моих обязанностей. Мне просто очень обидно за Энди. Простите, Рой, я получаю деньги за то, что работаю здесь прислугой, и вы не обязаны считаться со мной…

— Вы не работаете здесь прислугой! — перебил Маккена. — Вы друг и помощник этого дома и… вы, черт возьми, правы! Прошло два месяца, а меня продолжает болтать как, простите, дерьмо в полынье. Я схожу с ума от бессилия и неопределенности! Я готов отдать все, чтобы повернуть время! Я бы с радостью приплюсовал к этому и свою ничтожную никчемную жизнь, да только она никому не нужна! Вы все осуждаете меня, но это мелочь! Я сам готов разорвать себя в клочья оттого, что сам невыносим себе! Вы говорите, я трахался со Стивом в этой постели?! Энди тоже трахался с ним в этой постели, а после мы с Энди делали то же и здесь же! Это постель на двоих, где всегда есть место для третьего! Единственного третьего, который был нужен нам обоим! Вот такая хрень! Я не могу потерять еще и Стива! Лучше сразу вскрыть себе вены! Пусть весь мир осудит меня, плевать! Я просто не могу его потерять!

Рой почти захлебнулся в собственном монологе. Лицо его пошло пятнами. Где-то красными, а где-то мертвенно бледными. Голос сорвался, превращаясь в хрип. Дрожь от пальцев передалась чашке, и она зазвенела о блюдце.

— Лучше бы мое сердце разорвалось, — прошептал Маккена куда-то вниз. — Боль, которую я терплю невыносима.

— Не надо, — мягко произнесла Ольга. — Как бы мы потом объяснили мальчику, что произошло?

Рой поднял на нее вопросительный взгляд. Галлюцинации. Он не мог этого слышать. Помутившееся сознание бредит. Он ошибся, потому что этого не может быть. Он хотел переспросить, но не решился. Это глупо.

— Он вернется, — едва слышимо произнесла Ольга, словно не позволила себе сказать это громче. — Обязательно вернется.

Рой неопределенно покачал головой из стороны в сторону. Это одновременно означало и «нет» и «да», но в его глазах тонким штрихом скользнула надежда. Он хотел бы верить.

Вновь прошлое сыплется файлами с монитора. Записей много. Видно, Стиву нравилось снимать. Он снимает своего ангела, и он не такой как ангел Роя.

Энди стоит обнаженный, чуть согнув одну ногу. Художники рисуют. Камера приближает натуру, выхватывая крупным планом лицо, потом медленно опускается вниз. Тело парня почти идеально. Классика пропорций. Чуть худощав и смущен, но это придает прелести. Не совсем развит как зрелый мужчина, но это мгновения, которые потом уйдут безвозвратно. Стив любуется им. Рой чувствует это. Статика, но как красиво могут двигаться мышцы. Где-то в студии лежит рисунок, но он… он просто безобразен в сравнении с оригиналом. Вот оно стекло между прошлым и настоящим. Протяни руку, чтобы коснуться, но монитор срежет, не позволив смешаться временам. И Энди останется жить в прошлом, а ты будешь скулить в настоящем. Рой остановил картинку и закрыл лицо руками. Зеленая линия на осциллографе. Вскидывается, фиксируя сокращения сердца. Разбитое распухшее лицо, сломанные ребра и содранная кожа. Неужели камеры, софиты и зонты стоили этой жизни? Стив прав. Мальчишка оплатил все счета. Внутри, под воспаленной кожей мышцы, которые… могли так красиво двигаться. Человеческая память. Живет, пока жив человек. В нее составной частью входит совесть. Механизм, который запускается один раз, и больше его не отключить. Это процесс разрушения, который еще никому не удалось остановить. Можно замедлить, приостановить, но он все равно будет идти. Сколько не лей благой воды на этот тлеющий костер, он не умрет. Не исчезнет, потихоньку выжигая изнутри душу.

Жарко. Энди покрыт потом, но доволен. Смеется. Стив тоже доволен. Хвалит парня. Тот сделал. Постиг. Шест покоряется ему. Он понял, как объездить своего коня, и конь смиряется, потому что наездник сильнее и настойчивее. Энди берет бутылку. Жадно пьет большими глотками, а после запрокидывает голову и льет воду струей на лицо. Хватает открытым ртом, а затем поднимается и исторгает фонтаном. Мотает головой из стороны в сторону, рассыпая мириады капель. Парень открывает глаза и улыбается. Широко. Открыто. Знакомо. Чуть неровные зубы с левой стороны. Это изюминка. Рою всегда нравилось. Глаза лучатся. Светятся, словно внутри, в самой глубине притаились два искристых фонарика…

Рой отмотал запись назад, поставил на замедленный режим и впился взглядом в изображение. Струя воды с закругленным разорванным концом касается кожи, плющится, разлетаясь разнокалиберными фейерверками. Рикошетит. Энди закрывает глаза. Две жизни, наложенные друг на друга. Парень начинает поворачивать голову. Видно, как с щеки срываются капли, собираются в полете в шарики и уносятся. Другие стекают по взлетевшим волосам, тоже срываются, превращаясь в серебристую дробь. Маккена вдруг вспомнил про залив с чайками. Энди так идут капли. Эти слипшиеся пиками ресницы… Искры в глазах… И другие капли. Когда головой об асфальт. Те же взлетевшие пряди волос, те же пики мокрых ресниц и изогнутые дорожки по скуле. Только нет искр. Молчат внутренние фонарики. Их тоже нет. И тонкое радужное стекло, преломлявшее счастье разбито вдребезги. Маяк погашен, и бесполезно кораблям радости вслепую искать впотьмах проход.

Утро. Стив сел в машину и уехал.

В клуб.

Ночь. Рой тоже сел в машину и уехал.

В Мексику.

* Почему я…потому что не ты…

Часть 11. I'LL TRY TO BERRY THE RAIN

11. I’LL TRY TO BERRY THE PAIN.*

Энди уныло брел домой. С одной стороны ему хотелось поскорее добраться до душа и отмыться, с другой он медлил, надеясь развеять отвратительный осадок прошлой ночи. Да, он заработал пятьсот сорок долларов, но это