Впрочем, скоро снова пошли ласки, и влюбленные забыли и о решительном шаге, и обо всем на свете.

— Господи… Что же я делаю?! — почти вскрикнула Надежда Алексеевна, расправляя свои кудри перед зеркалом после ухода Айканова. — Служить двум богам? Как это гнусно! До чего я дошла!..

Она, горько плача, бросилась на свою постель.

XXV

На другой день Александр Андреевич ждал к обеду князя Вяткина; обед по этому случаю был заказан самый тонкий, и вина приготовлены отборные. В ожидании приезда Колосов беседовал в кабинете с толстым, маленьким белокурым человечком, говорившим нежным тенорком, причем его светлые глазки глядели так добродушно, что вы без всякой опасности решились бы положить этому добродушному человеку в рот свой палец. Он был одет по моде, носил очки и смахивал скорей на адвоката или нотариуса, чем на помещика, каким он был в действительности. Колосов лебезил около маленького человечка и настойчиво просил его потерпеть.

— Отчего не потерпеть… Вы знаете, Александр Андреевич, насколько я… — Рыбаков (так звали белокурого господина) остановился и перевел дух.

— Знаю, дорогой мой, и я ведь…

Оба помолчали и взглянули друг на друга.

— Так в чем же затруднение?..

Рыбаков вместо ответа засмеялся и прибавил:

— Князь приехал… Поговорим после… Колосов выбежал и встретил князя у крыльца. Это был очень дряхлый, морщинистый князь, с фальшивыми зубами и в парике. Он, впрочем, бодрился и засеменил по лестнице, с видимым желанием показать, что он еще может бегать. Он прямо прошел с Колосовым в кабинет и, кивнув головой Рыбакову, медленно опустился в кресло.

— Я и говорю… кому бишь?.. да, вспомнил — графу Аракову в клубе… я и говорю: тут, граф, не полиция виновата… Впрочем, что же это я без предисловия, — улыбнулся князь Вяткин. — Заспорили мы, Александр Андреевич, с графом… Я и говорю…

«Скорей бы ты говорил только!» — подумал Колосов, усаживаясь подле князя.

— Я и говорю: нет, говорю, граф, — а вы знаете, граф опять не у дел… не потрафил нынешним! — как-то кисло усмехнулся князь, — тут не полиция виновата, что везде, знаете ли… — Морщинистые пальцы в кольцах описали вензель в воздухе. — Вина вся в бю-ро-кра-тии! — произнес князь с таким же точно торжеством, с каким Колумб открывал Америку. — Наши кровные денежки проживают: мы, землевладельцы, платим подати, а они… — Опять пальцы зачертили воздушные вензеля. — Я и говорю: граф, пока мы не примем мер, бедная наша родина не станет на ноги, пока дети наши не получат классического воспитания… Вот Катков завел лицей и слава богу, а то что везде? Графа-то Аракова сын лягушек режет, какие-то инсекты[32] собирает, а?.. Как вам это нравится?

Всю эту бессвязную речь ветхого князя Александр Андреевич слушал с видом глубокого внимания и, когда лепет князя пресекся, Колосов сказал:

— Князь! ваши слова да золотыми буквами бы напечатать… Вот что, князь.

Старик окончательно разнуздался, и в его тусклых глазах заблистал огонек.

— Нравится, а? А дочь генерала Фендрикова, сына героя отечественной войны, выходит за лекаришку… Что же это такое?.. И какой-нибудь employé[33], из поповичей, говорит: «Я член судебного института…» Нравится?.. Института? До чего все это дойдет… Я и говорю княгине, нет, виноват, графу: «Недалеко время, граф, что мужики нам законы издавать станут, а? Сядут в сенат и станут писать законы. Мы тогда мужиками станем, а они дворянами. А после и свои земли отдадим… возьмите их, берите остальное!..» — говорил князь, иронически подергивая непослушными губами.

— Князь… ваше сиятельство! Я привел бы сюда наших левых, левых привел бы сюда и посмотрел, что бы они могли сказать после ваших слов? Чай, языки бы свои прикусили! — с пафосом заметил Колосов.

Рыбаков не без улыбки внимал этой сцене.

— И знаете ли, достойный Александр Андреевич, — не унимался расходившийся старик, — я в свободное время и проект написал…

«Этого только недоставало, старый ты дурак!» — в одно время подумали Колосов и Рыбаков.

— О чем, князь?

— После в управу отдам… Делайте что хотите!.. Меморандум мой называется: «Об образовании молодого поколения в классическом духе православия, смиренномудрия, терпения и любви!»

— Князь… Дайте раньше прочесть… Ведь этакие вещи — ценность…

Старик совсем стал терять контенанс[34].

— Хорошо… пришлю… — лепетал он, точно мысли выползали у него из головы в виде круглых голых камешков. — Тут не полиция… тут энергия нужна… сильные меры… я предлагал… не послушали…

— И не мудрено, князь. Вот вы святую истину изволили говорить, а поймут ли ее у нас? Вот хоть бы наши левые, слышали, что они хотят?..

— Что?

— Стрекалова выбрать! — тихо отчеканил Колосов.

— Стрекалова? — переспросил князь.

Бедняга даже побагровел, и голос его задрожал при этой новости.

— Что ж? Вы полагаете, князь, не выберут?..

— Ни за что в свете… Ведь он… Он у меня в доме говорил, что мы все проели и пропили… а?.. В доме!.. Мерзавец! Да я не позволю…

Жаль было смотреть на лицо бедного старого князя, обтянутое, худое, с выдавшимися губами, дрожавшими от гнева и волнения; словно собака какая укусила князя, и он чуть не кричал, задыхаясь от бешенства.

Александр Андреевич молча смотрел на этот спектакль, внутренно радуясь, что князя, по выражению Колосова, «проехали по животу».

— Я им покажу… У меня, слава богу, еще связи не порваны… Н-н-е-ет!.. Стрекалову не бывать!..

Для объяснения ненависти князя к Николаю Николаевичу надо сказать, что князь благодаря стрекаловским заводам принужден был закрыть свои, и с тех пор одно имя Стрекалова приводило его в бешенство.

Колосов переглянулся с Рыбаковым, словно спрашивая: «Что, мол, хорошо нажучил?» — на что Рыбаков отвечал быстрым, лукавым взглядом из-под очков: «Хорошенько его, хорошенько!» А князь свирепел.

— Вашими устами да мед бы пить! — заговорил Колосов.

— Слепцы, что ли, наши избиратели? — вкрадчиво поддакнул Рыбаков. — Вождь наш отмечен, можно сказать, перстом божиим… Кому ж вождем быть, кроме князя!

— Спасибо… Польщен… благодарю!.. — прошамкал растроганный старик. — Но я стар и — что делать? — пока должен быть в столице… Но мое благословение на Александра Андреевича… Он молод, силен… Он достоин…

— Князь… ваше сиятельство!.. — изнывал Колосов.

Тут произошла одна из тех чувствительных сцен, во время которой все действующие лица, точно по команде, лезут в карманы за носовыми платками… Князь облобызал Колосова, и оба вытерли слезы… Рыбаков, для приличия, мял платок в руках…

— Я бы не прочь, князь, — нежно пел Колосов, — но против меня врагов много… Стрекаловская партия…

— Стрекалов? — опять взбеленился старик. — Ваши враги — мои враги… Этот либерал? Этот