но, прежде всего, «спасителем», заботящимся о каждом человеке, даже самом маленьком и ничтожном. «Бог Иисуса» не исключает никого: Он повелевает солнцу всходить над добрыми и злыми, а дождю – проливаться на праведных и неправедных (Мф 5:45). И все-таки этот Бог доброты и милосердия отдает предпочтение нищим и оставленным, даже принимает злых и заботливо и нежно взыскует погибших, а обретя их, испытывает великую радость (Лк 15:7; 10:22–24).

Этот Бог «благой вести» о «царстве», возвещенном Иисусом, или, другими словами, Бог Иисуса, есть в то же время и Бог в Иисусе. Исцеления и изгнания бесов, притчи и объявленные заповеди блаженства свидетельствуют об исключительной и беспредельной заботе Бога Иисуса о людях, а между тем сам Иисус вовлекает в действие Бога в Нем, в Своей личности, в Своих делах и словах. Уже у синоптиков виден переход от «Евангелия царства» и, следовательно, от Бога Иисуса, к Богу в Иисусе. Но у апостола Павла и еще более явственно у Иоанна Богослова этот подлинно герменевтический процесс доходит до полного «парадокса» – до утверждения, что этот Иисус, рожденный от жены, умерший на кресте, воскресший из мертвых и поэтому Иисус, ставший Христом, этот Господь и Сын Божий «равен» Богу (Флп 2:6) и даже до утверждения, что Он есть просто «Бог» (Ин 1:1, 18; 20:28). Иисус, действительно, – «Бог», но в совершенно особенном смысле, и всё же Он составляет «одно» (εν) с Богом – Своим Отцом (Ин 10:30), который есть сам Бог Израиля, Бог Авраама, Исаака и Иакова, тот самый Бог, который открыл Моисею Свое Имя, определив Себя: «Аз есмь Сущий» (Исх 3:14). После этих метаморфоз, безусловно, возникли проблемы, с которыми христианство должно было и всегда будет считаться. Но одновременно сложились предпосылки для таких догматических решений, исполнение которых должно быть доведено до конца. Имеется в виду приобретенное Церковью всех времен наследие, чтобы она хранила его, передавала неповрежденным из поколения в поколение и вместе с тем толковала по-новому eodemque sensu eademque sententia[179] вплоть до скончания мира.

Ход этой истории, семена которой уже содержались в «предании» о словах и делах «воспоминаемого Иисуса», переданном синоптиками, будет описан много позже – история эта преступает очевидные горизонты земной жизни Иисуса. Сегодня ученые могут попытаться проникнуть в Его жизнь, используя всё более и утонченные и разнообразные исследования. Тем не менее, именно на горизонте «царства Божиего», теснейшим образом связанного с Иисусом, удается понять как люди, а особенно бедные, больные, несчастные, угнетенные, выброшенные из общества, привлекли напряженное и благотворное внимание Иисуса Назарянина, и как в сферу действия этого «царства Божиего» попали и женщины.

Вполне очевидно, что мир женщин всегда был включен в мир Иисуса и, следовательно, во взгляд, нежность и заботу «Его» Бога: «Включение в проповедь женского мира объясняется не только активным участием женщин в движении Иисуса, а прежде всего повышенной чувствительностью Иисуса и тех, кто следовал за Ним, к состоянию и проблемам маргиналов – первых адресатов вести о грядущем суде»[180].

Выбор женских фигур в качестве персонажей притчей и образов Царства Божия сделал женщин моделями, с которыми призваны отождествлять себя как женщины, так и мужчины. Этим выражается также скрытый протест против характерного для патриархального языка и сознания отождествления человека и мужчины и против тенденции к символизации Бога в мужских категориях, часто проявляющейся в религии. Здесь стоит вспомнить притчу о вдове, упорно отстаивающий свои права (Лк 18:1–8); с ней перекликается и ей противопоставлена притча о неверном друге (Лк 11:5–8). В притчах о закваске (Лк 13:20–21) и о потерянной драхме (Лк 15:8-10) женщины и их житейские дела становятся моделями, демонстрирующими образ действий Бога: усердие женщины, разыскивающей монету, служит для показа важнейшего в жизни; руки женщины, готовящей хлеб, необходимый для выживания, красноречиво выражают заботу Бога о людях и полноту обещанного Царства. Иисус хвалит бедную вдову, которая, положив в сокровищницу храма две мелкие монеты, отдала, как посчитал Он, больше всех (Мк 12:43 сл., Лк 21:1–4). Вдовы, несмотря на все предписания Торы (Исх 22:22; Втор 10:18; 24:17–21; 26:12–13 и др.), часто пребывали в немощи и нужде. И вот Иисус, продолжая линию пророков (Ис 1:17; Иер 22:3), бросает тяжкое обвинение книжникам: «они примут тягчайшее осуждение за то, что поядают домы вдов» (Лк 20:47; Мк 12:40).

Как не раз отмечалось с тонкой женской наблюдательностью, Иисус никогда не насмехается над женщинами, никогда их не прогоняет. Он принимает женщин всерьез, без слащавости и без излишеств, Он даже осмеливается сравнивать Себя, как напоминает Милителло, «с наседкой, настойчиво собирающей своих цыплят под крылья (Мф 23:37), и в Его “час” Он страдает от мук, подобных мукам роженицы (Ин 16–21)»[181].

Обращаясь к эпизодам с самаритянкой, с анонимной грешницей, которая помазала Иисуса мирром и слезами, и с женщиной, совершившей прелюбодеяние, эта же исследовательница пишет:

Если возникла необходимость показать примеры отношений между Иисусом и женщинами, то лучше всего выбрать эпизоды, где перед Ним оказывается женщина, страдающая за то, что традиционно ей свойственно более всего – за потребность любить. ‹…› Женщина, любящая той любовью, которая есть часть ее жизни и стремления к счастью, женщина, так или иначе требующая свободного выбора в любви, – такая женщина находится за бортом культуры времени Христа (а на протяжении столетий – всевозможных христианских культур)[182].

Безусловно, нужно быть очень взыскательным в отношении так называемого «исторического Иисуса». Евангелия исследованы досконально, стих за стихом, и в исследованиях, наряду с другими, использовались новейшие гипотезы относительно их источников: не только так называемый источник Q, предположение о котором было выдвинуто с целью объяснения материала, общего у Матфея и Луки, но также источник L, относящийся только к Евангелию Луки. Но в конце концов нам придется констатировать, что Иисус из Назарета «особенное внимание уделял женщинам, прежде всего вдовам – главным персонажам притчевых рассказов об исцелениях»[183].

Даже самой конкретностью совершаемых чудес Иисус демонстрирует верность требованиям Своего Бога. Не случайно Он излечивает от лихорадки тещу Петра (Мк 1:30–31; Лк 4:38–39); «выпрямляет», возложив руки, в субботу женщину, «дочь Авраамову», согбенную восемнадцать лет (Лк 13:11–16); сжалившись над вдовой из Наина, «возвращает» ей живым умершего единственного сына (Лк 7:11–15); исцеляет «страдающую кровотечением» женщину и оживляет дочь Иаира (Мк 5:21–43; Мф 9:18–26; Лк 8:40–56).

Иисус изгнал бесов и тем самым исцелил дочь женщины – даже не израильтянки, а сирофиникиянки. Суть этого рассказа, в неизменном виде передаваемом через «предание», заключается прежде всего в словесной «перепалке» между Иисусом и женщиной. На мольбу женщины об исцелении Иисус реагирует сурово: