нигилизму и массовому игнорированию правил и законов. В то время как рядовые граждане стремились обходить государственные предписания в повседневной жизни, номенклатура, имевшая для этого определенные возможности, шла дальше и фактически боролась за ограничение действия законов в своей среде. Послевоенная репрессивная политика давала для этого немало оснований.

Несмотря на некоторое сокращение числа массовых арестов и расстрелов по политическим делам по сравнению с годами Большого террора, интенсивность репрессий оставалась высокой за счет усиления криминализации нарушений в экономической сфере. Например, многие сотни тысяч человек были приговорены к значительным срокам заключения по указам о хищениях государственной и личной собственности, принятым в июне 1947 года. Минимальный срок отбывания наказания за хищение государственной собственности был увеличен одномоментно с шести месяцев до семи лет. Приговоры выносились за кражу самого незначительного количества продовольствия или других ресурсов. К моменту смерти Сталина более 40 % всех заключенных были осуждены по июньским указам 1947 года о хищениях[332]. В определенной степени с ростом осуждений за экономические преступления были связаны масштабные исключения из партии. Всего с 1946‐го по 1951 год из ее рядов были изгнаны около 740 тысяч человек — примерно каждый восьмой[333]. Для многих это был тяжелый удар, означавший утрату социального статуса (нередко и средств существования) и потенциальную угрозу ареста.

На этом фоне в послевоенные годы наметились две противоположные линии действий региональных партийных руководителей. Как было показано во второй главе, сами местные секретари могли использовать исключение из партии как способ воздействия на подчиненных, особенно на низовом уровне. Одновременно все более заметными становились практики круговой поруки и защиты членов сетей от судебных преследований. Как пишет Жюльет Кадио, «защита своих кадров представляла собой неявный местный ответ на репрессивные антикриминальные меры конца 1940‐х годов». Посредством вмешательства в работу судов «члены партии и номенклатура стремились уберечься от жестоких государственных репрессий… и обеспечить партийным кадрам подобие стабильности и спокойствия в крайне репрессивном контексте»[334].

Директивной базой для таких действий были правила, установленные после завершения Большого террора с целью некоторой стабилизации разрушенного репрессиями аппарата и уменьшения влияния госбезопасности. Так, постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 1 декабря 1938 года о порядке согласования арестов предусматривало, что аресты членов и кандидатов ВКП(б) допускались только по согласованию с первыми секретарями (а в случае их отсутствия — вторыми секретарями) районных, городских, краевых, областных комитетов или ЦК компартий союзных республик[335]. Эта норма действовала до декабря 1962 года, после чего она была отменена Хрущевым на волне его борьбы с аппаратом. Кроме того, существовало неформальное правило, периодически подкрепляемое различными решениями центра, согласно которому члены партии должны были исключаться из партии до их предания суду[336].

Фактически процедура привлечения к уголовной ответственности, ареста и осуждения члена партии никогда не была четко прописана. Причиной этого являлась многозначность данной политико-правой коллизии. На практике совершенно невозможно было совместить требование исключения из партии до предания суду и право гражданина на признание его виновности только в результате судебного разбирательства и подтверждения судебного решения всеми апелляционными инстанциями. Было неясно, на какой стадии требовалось согласие партийного комитета — непосредственно в случае ареста или в момент возбуждения уголовного дела, которое, как правило, вело к аресту и т. д. Местные руководители получали возможность использовать эту неопределенность в своих интересах, не допуская уголовных преследований членов партии[337].

Конечно, это не касалось всех обвиняемых в преступлениях коммунистов. Рядовых членов партии с большей легкостью отправляли в лагеря, не обращая внимания на их партийный статус. Так, в Великолукской, Мурманской и Воронежской областях до двух третей местных коммунистов, подвергшихся уголовным преследованиям, были преданы суду без ведома местных парторганизаций[338]. Вместе с тем руководители регионов были склонны вмешиваться в такие дела в тех случаях, когда обвинения предъявлялись представителям номенклатуры. Вероятность партийной интервенции в уголовный процесс находилась в явной зависимости от степени старшинства обвиняемого и его положения в региональной иерархии.

Распространенным методом партийной защиты было требование согласования уголовных преследований членов партии уже на этапе возбуждения уголовных дел. Хотя такие претензии не соответствовали букве постановления о согласовании арестов, они вполне отвечали его духу, что облегчало использование данной меры[339]. Фактически во многих регионах, говоря словами одного из руководителей союзной прокуратуры, решение вопроса о привлечении членов партии к уголовной ответственности оказалось «изъято из компетенции судебно-прокурорских органов»[340]. Многочисленные документы дают представление о неформальном партийном вторжении в уголовный процесс.

Самым простым видом подобного вмешательства были прямые запреты на привлечение к уголовной ответственности того или иного члена партии. Прежде всего они действовали в отношении руководящих работников или функционеров, злоупотребления которых не были, по мнению партийных властей, слишком серьезными и/или допускались в «интересах дела». Так, первый секретарь Ульяновского обкома И. Н. Терентьев в 1947 году запретил преследовать одного из председателей райисполкома, обвиненного в хищениях и незаконном снабжении руководящих работников района. Несмотря на сигналы областного прокурора в центр и длительную переписку по данному вопросу с Прокуратурой РСФСР, Терентьев остался непреклонен[341]. Таким же образом в связи с отсутствием согласия обкома на предание подозреваемого суду было прекращено дело председателя Ульяновского облисполкома. Не имея прав на вождение машины, он сел за руль и сбил двух женщин, которые получили при этом травмы[342]. В архивах можно найти большое количество и других аналогичных примеров. Обобщая такие факты, главный прокурор железнодорожного транспорта в феврале 1949 года сообщал генпрокурору СССР: «Участились случаи, когда отдельные работники местных партийных органов выступают в защиту лиц, совершивших преступления, возражая против их предания суду, а иногда даже требуя отзыва дел из судебных органов, либо прекращения дел судами»[343].

Если речь шла о серьезных преступлениях и прямое запрещение на привлечение к суду в этом случае было опасно, применялись другие методы защиты. Партийные руководители могли, например, требовать вынесения мягких приговоров. В той же Ульяновской области в 1946 году под давлением обкома к трем годам заключения с применением амнистии был приговорен директор Краснореченского спиртзавода, хотя рядовые фигуранты этого дела получили более суровое наказание в виде расстрела или разных сроков заключения. По протесту областного прокурора приговор был отменен Верховным Судом РСФСР за мягкостью. При вторичном рассмотрении дела секретарь обкома по кадрам вызвал председательствующего по делу члена областного суда вместе с