запрос на информацию о недостатках партийной работы в области. Нарушая служебную субординацию, Строкач обратился за советом к первому секретарю обкома З. Т. Сердюку, который долгие годы работал с Хрущевым и имел хорошие связи в Москве. Сведениями, которые требовал Мешик, располагал особый сектор обкома, однако Сердюк наотрез отказался делиться ими. Вместо того чтобы пойти навстречу Мешику, он обратился за указаниями к первому секретарю украинского ЦК Л. Г. Мельникову. Тот, совершив фатальную ошибку, встал на сторону Берии и приказал Сердюку передать Мешику запрашиваемую информацию. Но Сердюк не подчинился приказу. «ЦК — это закон для большевика, но не распоряжение Берии», — так объяснял он впоследствии свои действия. Не имея достаточно полномочий, Мешик был вынужден связаться с Берией, который по телефону устроил разнос Строкачу. 12 июня 1953 года Строкач был снят Берией с должности во Львове и отозван в Москву. Одновременно осмелевший Мешик начал преследовать Сердюка. На заседании украинского ЦК он угрожал Сердюку арестом[378].

И Сердюка, и Строкача спас арест Берии, после которого они были вознаграждены за стойкость[379]. Львовские события демонстрировали сохранение традиционного конфликта между партийными органами и госбезопасностью, который был готов разгореться в любой момент в случае изменения общей политической обстановки в Москве. С точки зрения Сердюка, запрос, пришедший от Мешика, был незаконным. Как утверждал Сердюк, он говорил по этому поводу Мельникову: «С каких пор областной комитет должен отчитываться перед МГБ?»[380] С точки зрения Берии, который искал возможности для решения практических проблем своего ведомства (в частности, умиротворения западных областей) и одновременно для расширения своего влияния в региональном аппарате, такие действия были вполне понятными. Поддержка претензий госбезопасности со стороны первого секретаря ЦК Компартии Украины Мельникова свидетельствовала о том, что расчеты Берии не были безосновательными.

В конечном счете развернувшаяся во Львове борьба в значительной степени велась за контроль над информацией — одним из важнейших источников власти и влияния. Косвенно об осознании этого факта в советских руководящих кругах могут свидетельствовать высказывания Л. М. Кагановича на пленуме ЦК в июле 1953 года: «Берия… не хотел допускать, чтобы Центральный Комитет знал его людей, чтобы Центральный Комитет контролировал его. Он хотел контролировать партию сам. Возьмите вопрос, о котором рассказывали, относительно Львовской области, когда имеют материалы на секретарей обкомов. Что это значит? Это значит ставить партию под контроль МВД, это значит МВД наблюдает за коммунистами, за секретарями райкомов, за секретарями обкомов»[381].

Сомнительно, чтобы Берия замышлял некое повторение масштабных кадровых чисток партийных функционеров. Однако угроза компрометации отдельных из них и усиление в связи с этим влияния аппарата МВД в регионах могли оказаться полезными для укрепления позиций Берии. Неизвестно, как далеко зашел или мог бы зайти этот процесс, но его итогом стало столкновение двух моделей контроля, каждая из которых была связана с определенным типом информации и санкций: угроза репрессий в случае МВД и угроза политического исключения в случае партии. Ликвидация модели, опиравшейся на ресурсы МВД, стала одним из важнейших последствий устранения Берии и его клиентов в аппарате госбезопасности.

В результате смерти Сталина и ослабления позиций госбезопасности институциональные условия для использования компромата изменились. В русле тенденции, наблюдавшейся после завершения Большого террора, сокращалось число исключений из партии по политическим причинам, достигнув к середине 1950‐х годов несколько сот случаев в год[382]. Начало меняться отношение к сбору личной информации и оценке отдельных компрометирующих сведений не принципиального характера. В записке отделов ЦК о результатах проверки анкет по учету кадров от 15 июня 1955 года отмечалось, что многие из включенных в них вопросов «не только не способствуют выявлению деловых и политических качеств работников, но даже затрудняют эту задачу, подменяют политическую бдительность вредной подозрительностью, культивируют осужденный практикой биологический подход к кадрам (эвфемизм значимости социального происхождения. — Примеч. авт.)». В записке указывалось, что, хотя в стране преобладало поколение работников, выросших при советской власти, в анкеты включались вопросы о службе в царской и белой армиях, в полиции, об участии в оппозициях. Неуместным в свете массовых арестов и осуждений сталинского периода авторы записки считали вопрос о привлечении заполняющего анкету или его родственников к судебной ответственности и т. д. На основании этой записки Президиум ЦК КПСС принял 25 июня 1955 года постановление о соответствующей корректировке анкет[383]. Исследования делопроизводства Молотовского обкома партии показали, что бюро обкома в новых условиях «начало поддерживать ходатайства нижестоящих партийных комитетов по снятию партийных взысканий с работников номенклатуры, уже получивших взыскания в начале 1950‐х годов за наличие компрометирующих фактов в своей биографии», а также выдвигать на руководящие должности работников, имеющих темные пятна в биографии, например службу рядовыми в белой армии[384].

Однако тот факт, что сведения, использовавшиеся при Сталине в качестве компромата, лишились своего былого значения, не означал конца этого способа манипулирования кадрами вообще. Характерно, что в новых условиях появились и новые основания для компрометации, прежде всего причастность к сталинскому террору. Очень многие функционеры сталинской эпохи были так или иначе причастны к репрессиям либо являлись их активными исполнителями. Доступ к этим сведениям после смерти Сталина становился важным ресурсом в политическом противостоянии в руководстве страны и манипулировании кадрами на региональном уровне. Начавшийся процесс реабилитации, работа комиссий, собиравших соответствующие материалы, облегчали эту задачу. Известно, что Н. С. Хрущев использовал обвинения в причастности к террору против своих противников в Президиуме ЦК — Г. М. Маленкова, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, но закрывал глаза на аналогичные материалы, если они касались лояльных функционеров. Отношение Хрущева к ленинградскому секретарю Ф. Р. Козлову представляет показательный пример.

В начале 1949 года, когда был дан ход «ленинградскому делу», Козлова перевели из Куйбышева, где он служил вторым секретарем обкома, и направили парторгом ЦК ВКП(б) на Кировский завод в Ленинграде. Затем назначили вторым секретарем Ленинградского горкома партии. На этой должности Козлов непосредственно подчинялся В. М. Андрианову и вместе с ним участвовал в проведении кадровой чистки в Ленинграде. В 1950 году он стал первым секретарем Ленинградского горкома, затем вторым секретарем обкома. После смерти Сталина он возглавил Ленинградский обком вместо Андрианова, попавшего в опалу. Однако положение Козлова, которого обвиняли в проведении «ленинградского дела», оставалось непрочным. На своем посту он удерживался лишь благодаря поддержке Хрущева.

На Ленинградской областной партийной конференции в феврале 1954 года 125 делегатов (19 % от их общего