— Нет! — взвизгнула Рина и, машинально оттолкнув Каитаро, выбежала в коридор. — Я не готова к крупным планам!

— Ты выглядишь великолепно! — крикнул Каитаро, устремляясь вслед за ней в гостиную.

— Пусти меня! Пусти немедленно! — сердито закричала Рина, пытаясь вывернуть запястье из цепкой хватки Каитаро. Однако после недолгой борьбы она сдалась, позволив ему увлечь себя к стоящему в углу широкому кожаному креслу и усадить на колени.

— У меня песок в волосах, — сделала еще одну попытку Рина.

— Ты выглядишь потрясающе!

— Отдай камеру!

— Сиди спокойно. — Каитаро обнял ее за талию и потерся носом о нос Рины. — Или я отшлепаю тебя.

Рина рассмеялась, когда он поднял полароид и сделал первый снимок.

— Дай сюда, — сказала она, забирая камеру у него из рук. — Смотри, ее надо держать вот так.

Сблизив головы, Каитаро и Рина вместе смотрели в объектив, оба улыбались до ушей. Они делали все новые и новые снимки, с хохотом отнимая друг у друга фотоаппарат. Черные квадраты полароид-ных карточек усеивали пол вокруг кресла. Когда Каитаро обвил Рину руками и потянулся, чтобы поцеловать, с кухни донесся сигнал таймера — резкий сигнал, означавший, что спагетти готовы.

— Не уходи, — прошептал он, удерживая Рину за талию, но его хватка была совсем легкой.

Она нагнулась, собрала разбросанные по полу карточки и снова прильнула к нему. Они долго вместе перебирали фотографии и, хихикая, обсуждали, какие вышли удачными. Затем отобрали несколько снимков, которые решено было сохранить. Рина положила их на журнальный столик.

Каитаро внезапно встревожился:

— Ты ведь будешь осторожна? Смотри, чтобы они никому не попались на глаза.

— Я спрячу их в надежном месте, — заверила она.

— Обещаешь? — Он взял ее лицо в ладони и заглянул ей в глаза.

Рина ответила на его взгляд. Азатем снова улыбнулась:

— Обещаю.

ОГНИ В ТЕМНОТЕ

Каитаро стоял у окна в комнате мотеля. На тумбочке возле кровати надрывно пищал пейджер: токийский офис вызывал своего агента, но Накамура не отвечал. Прошло несколько часов после того, как, оставив Рину в Симоде, он вернулся в Атами. Каитаро взглянул на небо — чернильно-черная бездна, усыпанная огоньками звезд. Он открыл окно и высунулся наружу. Внизу блестел мокрый после дождя тротуар, похожий на запотевшее зеркало. Облака, начавшие днем собираться над морем, как и следовало ожидать, принесли с собой сильный ливень, и теперь было слышно, как в переполненных люках шумит дождевая вода. Взгляд Каитаро скользил по склонам холмов, густо усеянным домишками и небольшими отелями. Затем он проследил отмеченную цепочкой фонарей улицу, сбегавшую вниз до самой бухты, вдоль берега тянулась широкая бетонная набережная, а чуть дальше покачивались на волнах яхты, сигнальные фонари на корме и мачтах сверкали во тьме.

Каитаро нащупал в кармане коробок спичек, достал и положил на подоконник. Взял со стола металлическую пепельницу и тоже перенес к окну. На нем все еще была толстовка, которую дала ему Рина вместо промокшей рубахи. А в ящике тумбочки лежал платок, которым она подвязывала волосы в тот день, когда они отправились в апельсиновую рошу. Прежде чем чиркнуть спичкой, он поднес платок к лицу и вдохнул едва уловимый запах духов. Каитаро смотрел, как пламя лизнуло уголок, а затем быстро охватило шелковую ткань. Бросив платок в пепельницу, он достал из другого кармана два полароидных снимка. Большую часть сегодняшних фотографий Каитаро оставил Рине, заставив ее пообещать, что она надежно спрячет их. Себе он забрал только эти две. На одной Рина смеется, сидя у него на коленях, на другой — лежит возле печки, накрывшись его рубашкой, и смотрит на огонь. Некоторое время Каитаро вглядывался в изображение и даже коснулся его кончиками пальцев. Эти снимки были дороги ему, но также служили доказательством неверности Рины, которого так жаждал Сато.

Каитаро положил фотографии в огонь, одну за другой, наблюдая, как пластик сначала вздувается пузырями, потом скукоживается и сползает клочьями. Пока пламя поедало картонную рамку, оно освещало и согревало лицо Каитаро. Нашарив на дне сумки сигареты, он прикурил и медленно длинной струей выпустил дым. Рина терпеть не могла запаха табака, поэтому при ней он не курил. Каитаро даже пытался бросить. Но сейчас, стоя возле открытого окна, он снова с удовольствием затянулся.

Докурив, Каитаро швырнул окурок в пепельницу к тлеющей бумаге и щедро залил водой из бутылки. Слипшаяся масса почернела, тоненькая струйка дыма поползла вверх. А над головой Каитаро поднималась луна, большая и ясная, она выплывала на темное, омытое дождем летнее небо и светилась ярче, чем огни Атами.

СУМИКО

ТУФЛИ

Я часто пыталась представить маму в молодости. Когда я думаю о ней, то всегда думаю только как о моей маме, и никаким другим образом мне не удается взглянуть на нее. А вы когда-нибудь пытались так думать о ваших родителях? Пытались представить их в юности, когда они только-только познакомились, — два человека, влюбленные друг в друга, живущие только для себя и еще понятия не имеющие о вас? Так было и с моей мамой до моего рождения. Разница лишь в том, что так было с ней и после моего появления на свет.

Многие годы мысль о маме преследовала меня. Я вновь и вновь возвращалась к событиям ее жизни. И мне все еще кажется, что если бы я могла пристальнее вглядеться в ускользающие детали, то сумела бы по-новому увидеть маму: молодая женщина, занимающаяся любимым делом, влюбленная женщина, мать и жена, пытающаяся сделать правильный выбор.

Но в ее жизни было так много событий, к которым у меня нет доступа, опыта, который она держала при себе. И все же я не перестаю думать: если бы мама была жива, возможно, настал бы день, когда она поделилась бы этим опытом со мной, и мы, подобно иным матерям и дочерям, увидели бы свое отражение друг в друге.

У меня так мало осталось от мамы. В детстве я тайком собирала и хранила ее вещи, опасаясь, как бы и они не исчезли из нашего дома, как исчезла стоявшая в алтаре фотография. Однако есть у меня кое-что, что мама дала мне лично, — корешок от билета на самолет Хоккайдо — Токио, который я аккуратно наклеила в свой альбом для аппликаций. Конечно, из того путешествия мама привезла еще много разных гостинцев. Помню баумкухен[59] — «пирог-дерево», покрытый темным и светлым шоколадом, напоминающий серебристую кору березы. Это было очень необычно.