«Уж не наговорил ли ей чего этот старый священник на исповеди? – подумал отец Антонио. – Где ему ее понять. Она чиста, как капелька росы, что дрожит на паутинке, и столь же нежна, а половина этих священников даже обращаться с агнцами Господними не умеют».

– Полно, дитя мое, – принялся успокаивать он ее, – что же случилось? Поведай своему старому дядюшке, будь умницей!

– Ах, дядя, я не могу! – выдохнула Агнесса, борясь с рыданиями.

– Не можешь поведать дядюшке? Веселенькая история! Тогда, может быть, расскажешь бабушке?

– Ах, нет-нет-нет! Ни за что на свете! – вскрикнула Агнесса и зарыдала еще пуще.

– Что ж, сердечко мое, вижу, дело серьезное, – откликнулся монах, – но все-таки расскажи, вдруг старый дядя тебе поможет!

– Я боюсь не за себя, – отвечала Агнесса, стараясь взять себя в руки, – не за себя, а за другого, за заблудшую душу. Ах, Иисусе, смилуйся!

– За заблудшую душу? Царица Небесная, упаси нас от зла! – промолвил монах, перекрестившись. – Неужели свернула она с пути истинного на этой христианской земле, изобилующей красотами Господними? Неужели отбилась от паствы Господней?

– Да, отбилась, – в отчаянии произнесла Агнесса. – И если кто-нибудь не поможет этому человеку, он погибнет безвозвратно, а ведь душа его смела и благородна, как души падших ангелов.

– И кто же это, милая моя? Расскажи мне, – попросил монах. – Я – один из пастырей, и долг мой – разыскивать заблудшую овцу неутомимо, пока не обрету.

– Милый дядя, помнишь ли ты молодого человека, который внезапно появился здесь в лунном свете несколько дней тому назад?

– Да, конечно! – отвечал монах. – А к чему ты спрашиваешь?

– Сегодня утром отец Франческо рассказал мне о нем ужасные вещи.

– Какие?

– Дядя, его отлучил от церкви его святейшество папа.

Отец Антонио, который принадлежал к одному из наиболее просвещенных и образованных религиозных орденов своего времени и был наперсником и учеником Савонаролы, вполне представлял себе личные качества нынешнего понтифика, а потому имел собственное мнение относительно того, насколько значимо это отлучение от церкви в горнем мире. Он знал, что подобная участь грозила и его праведному настоятелю, ибо тот разоблачал вопиющие пороки, коими запятнали себя князья церкви, и всячески противился их тлетворному влиянию. Потому-то, услышав, что юноша этот был отлучен от церкви, отец Антонио отнюдь не пришел в ужас, а скорее посочувствовал ему как честному человеку и доброму христианину. С другой стороны, он полагал неразумным смущать веру простодушных и заронять в их сердца семена сомнения, открывая им правду о главе Христианской церкви на земле.

Если образованные классы общества, наблюдая за бесчинствами, творимыми в высших церковных кругах, преисполнялись страха и тревоги, то все же считали излишним вводить в соблазн доверчивых, бесхитростных простолюдинов, дабы не потрясти основы их христианской веры. Более того, они сами тщетно пытались примирить практику, то есть очевидный и вопиющий факт, заключающийся в том, что папский престол ныне занимает человек, не руководимый никаким духом, кроме, быть может, нечистого, – с теорией, согласно которой носитель этого высочайшего титула безусловно и непременно ведом Святым Духом. Самые смелые из них не преминули предположить, что священный город захвачен нечестивыми грешниками и что в святынях его воцарился не отец всех христиан, а коварный узурпатор и отец лжи. Бо́льшая же часть образованных классов поступила так, как ведут себя люди ныне, сталкиваясь с противоречиями и тайнами религиозной веры, которую они в целом почитают, то есть старались не замечать досадных вопросов и, вздыхая, тосковали по безмятежному прошлому.

Поэтому отец Антонио не стал рассказывать Агнессе о том, что данная молодому человеку «аттестация», столь опечалившая ее, нисколько не убеждала его самого в дурной славе юноши.

– Сердечко мое, – сказал он серьезно и торжественно, – узнала ли ты, за какой именно грех был отлучен он от церкви?

– Ах, боже мой! Мой милый дядюшка, боюсь, что за неверие, за безбожие. И верно, сейчас я припоминаю, что он сам признался мне в этом давеча.

– А где он сказал тебе об этом?

– Помнишь, дядюшка, за тобой прислали дать последнее причастие умирающему? Пока тебя не было, я преклонила колени и стала молиться о его душе, а когда подняла глаза, оказалось, что этот молодой кавалер сидит вот здесь, на этом краю фонтана. Он не сводил с меня взгляд, и глаза у него были грустные, тоскующие и страдальческие, и мне стало ужасно жаль его; и говорил он со мною так печально, что я не могла его не пожалеть.

– А что он сказал тебе, дитя?

– Ах, отец мой, он сказал, что он один на свете, что у него нет друзей, что он всеми покинут и что его никто не любит; хуже того, он сказал, что утратил веру и не может более обрести ее.

– А что ты сказала ему на это?

– Дядюшка, как и надлежит бедной девице, я постаралась сделать ему хоть что-то доброе. Я умоляла его исповедаться и причаститься, но стоило мне упомянуть об этом, как он почти разгневался. И все же я думаю, что он не вовсе предался злу, ведь он так горячо просил меня молиться за него. Он сказал, что Господь не услышит его молитв, и уповал на мои. А потом я стала рассказывать ему о тебе, милый дядюшка, о том, что ты монах из благочестивого флорентийского монастыря, и о твоем настоятеле Савонароле, и это, кажется, пробудило его любопытство, ведь он взволновался и повторил это имя, как будто ему уже приходилось слышать его раньше. Я стала убеждать его прийти к тебе и излить перед тобою душу, и, возможно, преуспела бы, но тут по тропинке стали подниматься вы с бабушкой, а когда я услышала, что вы возвращаетесь, я принялась умолять его уйти, потому что, ты же знаешь, бабушка страшно рассердилась бы, если бы узнала, что я хотя бы несколько минут разговаривала с мужчиной: она думает, что все мужчины – грешники и злодеи.

– Я должен разыскать этого юношу, – задумчиво промолвил монах. – Возможно, мне удастся разузнать, какой соблазн, овладевший его душой, изгнал его из паствы праведных.

– Конечно-конечно, милый дядюшка! – горячо взмолилась Агнесса. – Я уверена, он был самым плачевным образом введен в искушение, ведь, кажется, он по своей природе благороден и добродетелен, и он со столь глубоким чувством говорил о своей матери, ныне пребывающей в лучшем мире, и он как будто искренне жаждал вернуться в лоно церкви Христовой.

– Церковь – нежная мать всем своим заблудшим чадам, – откликнулся монах.

– А ты не думаешь, что наш всемилостивейший отец его святейшество папа простит