— Я купил пистолет в магазине. Все законно.

Пита вступила в беседу:

— Кажется, пистолеты разрешено держать дома для защиты от грабителей…

— Вот именно, — кивнул Нитро.

— Но разрешения на ношение у тебя нет? — уточнил Хесус.

— Разрешения? Нет, конечно.

— Если застукают с огнестрелом в кармане, братишка, будет светить до тридцати лет тюрьмы.

— По острову может бродить гребаный убийца! Все вы радоваться должны, что у меня хватило ума захватить с собой пушку.

— Хорошо-хорошо, — примирительно сказала Елизавета. — Успокойтесь. Может, и впрямь не так уж плохо, что у него…

— Мне одному это кажется странным? — вспылил Зед.

— Ну, все! Только не проси меня спасти твою задницу, когда тебе начнут вырывать глаза…

— Довольно! — не выдержала Елизавета. — Давайте просто…

Ее взгляд упал на стол за спинами Хесуса и Питы.

— Смотрите, свечи!

Она подошла к столу, вытянула из кармана зажигалку и зажгла две красные свечи, укрепленные на дне стеклянных банок. Аромат расплавленного воска и пляска двух язычков пламени сразу ее воодушевили. Тьма вокруг стала чуточку менее угрожающей.

— Свет! — с облегчением выдохнула Пита. — Слава богу.

— Вон там есть еще свечи, — заметил Хесус, показывая в угол на что-то вроде большого пиратского сундука. — И там тоже…

Елизавета обошла комнату и зажгла в общей сложности шесть свечей. Свет они давали скромный, но, по крайней мере, теперь все могли ясно видеть друг друга.

Пока она была этим занята, Нитро сходил за Люсиндой и отнес ее в одну из двух спален.

— Не доверяю я этому типу, — прошептал Зед в пространство.

Пеппер прочистил горло.

— Никто не станет возражать, если я займу свободную кровать?

Он стоял немного поодаль от остальных, сгорбившись, со сложенными на груци руками. Гладкое лицо херувима прискорбно обвисло, и теперь Пеппер выглядел постаревшим на добрый десяток лет.

— Черт, Пепс… — нахмурился Зед. — Ты выглядишь… Да что с тобой?

— Просто устал. Знаю, нехорошо занимать единственную кровать, но я совсем ненадолго…

— Пошли, дружище, — сказал Зед, увлекая Пеппера к свободной спальне. Роза с готовностью двинулась за ними.

Понимая, что рано или поздно им понадобится чистая вода, Елизавета подошла к старому эмалированному ведерку с торчащими из него малярными кистями. Содержимое она вытряхнула на пол и уставилась внутрь. Довольно чисто. С ведерком в руке Елизавета направилась к выходу.

— Что ты задумала? — с тревогой в голосе спросила Пита.

— Наберу воды. Далеко отходить не стану.

Выйдя за порог, Елизавета выставила ведерко на землю в метре от хижины и поскорее вернулась на шаткое крыльцо. Скрестив руки, она вглядывалась в бушующую ночь. Тьма вызывала чувство тревоги и надвигающейся опасности: ничто не двигалось, пребывая в постоянном движении.

Где-то там прячется убийца.

Мысль явилась нежданно, и у Елизаветы сразу засосало под ложечкой. Она стиснула зубы и твердо сказала себе: нет там никакого убийцы, а если и есть, это неважно. Убийца действует в одиночку, а их целых восемь человек. У Нитро есть пистолет — вполне достаточная защита от любой угрозы. Значит, на самом деле им не о чем беспокоиться, правда же. Ночь когда-нибудь отступит. Буря уляжется, и поутру к острову пристанет лодочник. Если нет — кто-нибудь сядет в каноэ и сплавает за подмогой. В любом случае уже к полудню они будут в сухости и безопасности.

Небо сотрясла вспышка молнии, подсветившая рваные участки черноты глубинной морской синевой. Дождевая вода уже переливалась через край ведерка.

Подхватив его, Елизавета вернулась в хижину.

1957

1

Дни в «Школе для заблудших детей под покровительством св. Агаты» тянулись долго и были насыщены заботами; для отдыха и игр в них времени не находилось, поскольку, если верить сестре Лупите, сие было излюбленное Сатаной время, когда он подбивал деток на всевозможные дурные поступки.

Каждое утро в пять часов кто-то из монахинь входил в общую спальню, хлопая в ладоши или стуча деревянной ложкой о донце железного котелка. Едва все шестьдесят — или около того — девочек поднимались, монахиня наблюдала за их облачением. В начале очереди к общему гардеробу всякий раз вспыхивала потасовка, и Мария вроде бы поняла, почему это происходит: остальным хотелось заполучить себе лучшие, самые новые и чистые элементы школьной формы. С другой стороны, понять это было сложно — Мария не могла сообразить, почему одежда обязательно должна хорошо смотреться на воспитанницах; и потому ей часто доставались не подходящие по размеру или цвету наряды.

Когда все были одеты, монахиня строем вела их завтракать в трапезную. Там она же выбирала девочку, которой поручалось спеть гимн и прочесть молитву. Марию однажды выбрали — и так как она не смогла верно пропеть гимн и вспомнить слова молитвы, ее заставили вымести коридоры зубной щеткой.

Остаток утра девочки посвящали «работе». В зависимости от того, какое занятие каждой было назначено на неделю, приходилось шить или вязать, чистить на кухне целые мешки картошки, заниматься уборкой, носить воду или рубить дрова. Многие девочки жаловались потихоньку на порученную им работу, но для Марии эта часть дня была самой любимой. Все было просто и ясно; она могла делать все то, что от нее требовалось, ничуть не хуже, чем все остальные, и редко влипала в неприятности.

Этого нельзя было сказать об уроках, время которых наступало сразу после полдника. Каждый предмет преподавали разные монахини. Больше всех прочих Марии нравилась арифметика — не потому, что она легко ей давалась, а потому, что учительница, сестра Франческа, никогда не наказывала ее за неверные ответы. Другие монахини не были столь же благосклонны, — особенно сестра Валлен, обучавшая детей Закону Божьему. На протяжении одного урока Марии перепадало, как правило, три или четыре удара тростниковой палкой по голове, а в тех редких случаях, когда учительница была не в настроении бить, девочку заставляли переписывать целые страницы из Библии, — пока пальцы совсем не переставали слушаться.

Обедали ровно в шесть, и потом в семь часов все отправлялись в церковь, где единственный школьный священник, отец Пардаве, напоминал девочкам в своих проповедях, что те нежеланны и нелюбимы, что они — всеми забытые изгои, чье место ниже змеиного брюха, и им не суждено добиться в жизни ничего путного. Кое-кто из старших девочек за глаза звал его «отец Палец», — из-за особых медосмотров, которым он подвергал их по достижении зрелости. А порой перед сном он выбирал кого-то из них, чтобы увести в свой домик для «специальных занятий», хотя никто так и не объяснил Марии, в