И наконец, в восемь часов кто-то из монахинь надзирал за тем, как девочки переодеваются в ночные рубашки и встают на колени рядом со своими кроватями, чтобы еще полчаса посвятить молитвам. Мария всякий раз молилась о том, чтобы родители пришли и забрали ее из этой ужасной школы, и? когда поутру не находила их, ждущих внизу свою доченьку, следующим вечером молилась чуточку старательнее и громче — чтобы Господь мог расслышать ее мольбу среди хора других девочек, молившихся, скорее всего, о том же самом.

Потом свет выключался и — неважно, устала ты или не очень, — наступало время для сна. Если кому-то не спалось, монахини начинали пугать Песочным человеком. Он явится среди ночи, вырвет глаза непослушным, набьет ими мешок и отнесет в гнездо на Луне, где накормит ими своих деток, у которых длинные клювы вместо носов, а самое любимое кушанье — глазные яблоки непослушных земных девочек.

2

Как-то субботним утром Мария проснулась еще до рассвета и нашла Лауру спящей рядышком, с пальцем во рту. Должно быть, ночью она забралась в постель к Марии, перепутав кровати.

Шести лет от роду, Лаура была одной из самых младших учениц школы. Девочек в спальне всегда было больше, чем кроватей, и потому самые младшие нередко делили постель со старшими. Впрочем, Лаура нередко проводила ночь в одиночестве, на тюфяке в углу, — это из-за того, что она часто писалась в кровать и никто не хотел пускать ее к себе. То есть никто, кроме Марии.

Мария уже собиралась вернуться в мир снов, когда поняла вдруг, что ее ночная рубашка подмочена. Она откинула покрывало, уселась, свесила вниз ноги и соскользнула на пол. Посредине матраса виднелось большое мокрое пятно.

Она растолкала Лауру, и малышка устало воззрилась на нее.

— Ты обмочилась, Ms прошептала Мария.

Лаура неторопливо уселась, протирая глаза.

Мария ткнула пальцем в мокрое пятно.

— Я не нарочно! — Губы Лауры уже начинали дрожать.

В этот миг дверь распахнулась, и, громко стуча своей тростью об стену, в общую спальню вошла сестра Валлен, крепкая женщина с презрительным взглядом и навек застывшей на лице недоброй усмешкой.

Почти сразу девочки зашевелились и начали подниматься; они зевали, потягивались и застывали рядом с кроватями. Мария с Лаурой сделали то же.

Сестра Валлен прошлась вдоль ряда кроватей, изучая каждый матрас. У изножья кровати Марии она остановилась. Ее маленькие глазки уже горели злобой.

— Она описалась! — злорадно каркнула монахиня.

По просторной спальне пробежал взбудораженный шелест: ученицы уже предвкушали ждущее их представление.

Сестра Валлен, осклабившись, склонилась над Лаурой:

— Просто не смогла утерпеть, номер пятьдесят три? Так было дело? Значит, это уже в третий раз за этот месяц, так? Ах ты, грязная девчонка, поганая, отвратительная девчонка…

— Это я, — сказала вдруг Мария, сама толком не зная почему. — У меня не получилось сдержаться.

— Ты? — с удивлением переспросила сестра Валлен.

— Простите, пожалуйста.

Сестра Валлен так долго и так пристально вглядывалась ей в лицо, что Мария поняла: монахиня догадалась, что она солгала, с легкостью сумев прочесть ее мысли. Впрочем, та лишь сказала:

— Неси сюда простыню.

Мария содрала простыню с матраса и протянула монахине.

— Займите свои места, дети, — распорядилась сестра Валлен. — Вам всем известно, какое наказание грозит здесь всякой, кто испортит матрац.

Девочки встали широким кругом, и каждая прятала улыбку рвущуюся наружу. Сестра Вал-леи обмотала голову Марии мокрой простыней, и все вокруг стало белое. Запах мочи был почти нестерпим.

И тогда ее спину пронзила резкая боль — сестра Валлен ударила ее своей тростью. Мария взвыла, со всех сторон послышались сдавленные смешки. Монахиня ударяла ее снова и снова, толкая свою жертву вдоль сомкнутого круга зрителей и обзывала самыми разными словами — от «порождения дьявола» и «врага Божьего» до «твари нечистой». Так продолжалось, пока Марии не стало так больно, что у нее подломились колени. Она свернулась калачиком на полу, всхлипывая от унижения и боли.

Откуда-то издали доносились голоса: сестра Валлен обратилась к воспитанницам, те выстроились в очередь у гардероба, облачаясь в дневную одежду. Потом они просочились в дверь и направились к лестнице, ведущей вниз в столовую.

Прошло еще немало времени, и, как раз когда Мария начала забывать о том, что она делает на полу, дверь в спальню распахнулась снова. Приблизились чьи-то шаги. С ее головы сдернули простыню.

— Только одна вещь на свете противнее в глазах Господа, чем маленькая грязнуля. Это маленькая врунья! — с усмешкой объявила сестра Валлен. И высоко занесла свою трость.

— Не надо…

Трость обрушилась Марии на висок. В глазах у девочки вспыхнули звезды; она уже теряла сознание, когда монахиня вновь занесла над нею свое орудие. И вновь, и вновь.

3

Мария пришла в себя, лежа в кровати. Комнату она не узнала: яркий свет, лившийся в высокие арочные окна, заставил девочку зажмуриться. Смутно до нее доносились голоса сестры Валлен и отца Пардаве. Эти двое стояли у стены, составленной из каких-то железных ящичков вроде большой картотеки, и разговаривали. Почему-то Марии казалось, что они очень далеко, и до нее доносились лишь короткие обрывки беседы:

—… становится все сложнее… лицемерие…

—… умственная отсталость…

— …припадки… заторможена… никакой реакции…

— …с попущения Божьего…

—… никаких подруг… Лаура…

—… также весьма прискорбно…

— …ее непослушание… принимает в штыки…

—… американский врач… операции… крайне успешно…

Мария больше не могла удерживать веки поднятыми; они затрепетали и сомкнулись, а затем ее вновь объяла чернота — и ничего.

Елизавета

1

Всю меблировку в спальне, куда Нитро положил Люсинду, составляли небольшой простенький комод и узкая кровать на железной раме. На крышке комода горела свечка, чье желтое пламя сдерживало надвигающуюся темноту. Лиловый пиджак Пеппера Нитро повесил на вбитый в стену крючок — сушиться. Люсинда лежала на кровати, на боку; потрепанное красное покрывало натянуто до подбородка.

— Как она? — спросила Елизавета, придвигаясь ближе к Нитро, который так и остался с голым торсом, ни капли жира в теле. Она вгляделась в лицо Люсинды. Глаза девушки были плотно закрыты, лицо изнуренное и бледное. В ее дыхании слышались легкие хрипы — бульканье флегмы, словно Люсинда выкуривала по две пачки в день на протяжении последних лет двадцати.

Нитро пожал плечами.

— Нам нужно ее согреть. Но здесь нет одеял — вообще ничего, кроме тонкого покрывала.

Елизавета повернулась к комоду.

— Там пусто — сказал Нитро. — Только несколько носков и трусы.

— Где же одежда Солано?

— Он жил отшельником. Наверное, носил единственный костюм.

— Как ее рана