Шрифт:
Закладка:
Стив всегда поддерживал мою скрытность. Хотя он бы ни за что в этом не признался, я уверена, что начало моей жизни кажется ему несколько грязным и постыдным – вроде сюжетов из шоу Джерри Спрингера[7]. Я уже пережила эту трагедию – с его помощью, благодаря стабильному браку – и не должна позволять ей влиять на мою жизнь. Несмотря на все его замашки рекламщика из большого города, в глубине души он вполне обычный малый с тихих окраин, родившийся в длинной династии традиционных семей с жертвенными матерями, которые оставались с мужьями-изменниками «ради детей». Для него в этих вопросах было только черное и белое. Поступок моей биологической матери он однажды назвал «противоестественным и непростительным». (Моего биологического отца понизили до случайного сперматозоида, какой с него спрос.) «Не думай об этом, Сильви, – говорил он, если мы вдруг касались этой темы, и вздрагивал, будто случайно задев ногой о горячую батарею. – Помни, это не ты». И я кивала и наливала воду в чайник, пытаясь понять, кто же я в таком случае.
– Вот опять! – Энни издает безжизненный смешок. – Опять у тебя это выражение, называется «я-не-буду-про-это-говорить».
– У меня для этих случаев есть какое-то специальное выражение? – Я пытаюсь стереть его с лица улыбкой, но голос меня выдает.
– Да, есть. – Она прожигает меня немигающим взглядом, свойственным подросткам, которые всегда точно знают, когда ты гонишь. – Поэтому я и начала задавать бабушке вопросы про нашу семейную историю – это и моя история, между прочим, – когда только приехала сюда в июне. – Ее лицо мрачнеет. Она отводит взгляд. – Я устала от того, что мне ничего не рассказывают.
Хотя я знаю, что моя мать скорее согласится обсуждать болезнь мочевого пузыря, чем то самое лето, мое сердце все равно начинает колотиться под ее старой рубашкой в клеточку.
– Она рассказала тебе про загадочный труп в лесу, да? – говорю я, пытаясь сделать вид, что для меня это просто занятный детектив.
– Ага, как же! Она немногим лучше тебя.
Сладкая ложь во спасение – это ее конек. Она умеет из любой грубой шерсти спрясть шелковые нитки. Превратить кошмар в сказку. Такая уж она, моя мама.
– Но вот что интересно… – Энни переплетает пальцы и кладет их на почти плоский живот.
И я чувствую, как что-то приближается, будто далекий бой барабанов, искаженный расстоянием, летящий над водой. – То немногое, что она все же сказала, привело меня к Эллиоту. – Она кивает на свои руки, и по моему телу пробегает холодок. – А значит, и к тому, кто сейчас у меня внутри.
24
Рита
ЧЕРНЫЕ ВОЛОСКИ НА затылке малышки скручиваются в вопросительный знак. Как много вопросов. Рита выбирает темные катышки, забившиеся между детских пальчиков. Она кладет малышку под яблоней на одеяло, прикрытое чистой белой простыней, чтобы та полюбовалась на крепкие красные плоды, похожие на елочные шарики. Но девочка, как обычно, не сводит глаз с ее лица. Она здесь всего четыре дня, но уже так привязалась к Рите, что той становится не по себе. Малышка напоминает ей утенка, который считает своей матерью первое живое существо, которое видит после вылупления, и вид при этом не имеет значения. И радость, которую ребенок испытывает в ее присутствии, омрачается трагичностью этого заблуждения.
Рита поворачивается к своей корзине бесконечного белья и начинает развешивать влажные тряпичные подгузники на веревке. Ее мысли устремляются к Робби. К его губам. К неторопливой улыбке. К золотистым волоскам на руках. К внимательному, сосредоточенному выражению лица, с которым он вчера пилил упавшее дерево бензопилой – шумно, с треском и завораживающей жестокостью, – а потом привязал куски веревками к своему пикапу и отволок их с дороги.
Она улыбается сама себе. Может, дело в монотонности работы, заставляющей ее мысли забредать в тайные, немного непристойные уголки. Может, все женщины таким образом спасаются от домашней рутины, существуют в ней, но живут где-то в другом месте. Может, так делала и Джинни, только она выпустила свои фантазии из головы прямиком в постель. Рита вешает на веревку последний подгузник, зажав в зубах деревянную прищепку, когда ее шеи касается прохладная тень.
– Здоровая вроде, да? Хорошенькая. – Она резко оборачивается и видит Мардж, которая склонилась над малышкой и тычет в нее толстым пальцем. Потом поднимает на Риту взгляд, полный скрытого торжества. – Думали, так и будете ее от меня прятать?
Рита впадает в панику, не задумываясь кидается к малышке, берет ее на руки и прижимает к груди. Что же сказать? «Все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано в качестве доказательства…» Их ведь не обвинят в похищении? Или обвинят?
Она все время ждет, что в дверь вот-вот постучится полиция. На ее запястьях сомкнутся наручники. Рита то и дело дергается, постоянно опасаясь, что за ними кто-то наблюдает, ходит за ними по пятам в лесу, заглядывает в щели в заборе. Но в последнее время все ее чувства обострились – может, это все игры воображения. Лучше бы она прислушивалась, не пыхтит ли по дороге ржавая машина Мардж.
– Ну, что вы застыли, Рита? Прямо как рыба – молча разеваете рот. Не волнуйтесь. Я никому не скажу. – Мардж постукивает пальцем по носу. – Мне можно доверять.
Рита не доверяет Мардж. Ни капельки. В этой женщине есть какая-то излишняя напористость, ограниченность, озлобленность, которая невольно делает ее отталкивающей. Рита смотрит на простыню, на вмятинку, похожую на снежного ангела, в том месте, где лежала малышка. Даже от одного этого вида ее сердце сжимается. Надо было уходить, когда еще был шанс.
Гера остановила ее. Гера и то страшное, что она грозилась сделать и что могла предотвратить только Рита. Как она могла уйти после того, как в ее голову заронили такую мысль? Теперь она подозревает, что Гера прекрасно это понимала.
– Найденыш, значит?
Рита вздрагивает.
– Я такого не говорила.
– Да тут и говорить не нужно, милая.
Спокойствие Мардж пугает Риту. Оружие в коробках с печеньем. Младенцы, брошенные в лесу. Она будто провалилась в портал в совершенно другой мир, где никого не заботят нормы поведения. Озверевшие люди в лесу уже не вызывают удивления. Здесь возможно
