Послание, переписанное кириллицей, звучит так: «Флора вчера звонила. Синчаук требует, чтобы Майкл показал короткую программу до 20 мая. Турасава накрутил ему хвост. Они непременно хотят послать Майкла на Гран-при в Солт-Лэйк-Сити».

На что Клаудио Кавадис отвечает чистейшим русским языком, грозящим сорваться на мат:

«Пошли ее. Пошли их всех. Программы до 20 мая быть не может. То, что есть, никому не нужно».

И еще одно послание, датированное шестым июня: «Прыжков нет и не будет!»

Почему Кавадис написал такое своей любовнице? Почему вдруг нужно было посылать эту горькую фразу по электронной почте? Ответа Макаров вычислить не мог. Возможно, просто тошно стало Кавадису, хоть он и крепкий парень. В абсолютной конфиденциальности электронного послания, написанного в Канаде по-русски, он был уверен.

И ошибся: полную гарантию дает только страховой полис.

Макаров передумал. Заказал у пожилой стюардессы пятьдесят граммов коньяку. Будем считать, что он таким образом празднует свой анекдотический триумф – дерзкое изъятие телефона у Ларисы Рабин и не менее дерзкий его возврат Клаудио Кавадису. Будут же они помнить Макарова!

Он зажмурился от удовольствия, то ли одобряя качество отменного коньяка, то ли отдаваясь щекотке комплиментарных мыслей.

Глава 119

Блистательная, можно сказать, ювелирная работа. Интересно, что в России последние лет семь-восемь так откровенно и так бесстрашно технику мгновенного гипноза он не применял. А тут на чужой территории обнаглел.

Техника проста, как орех. Ей тысяча лет! Десять тысяч, а может, и больше. Техника эта цыганская. Цыгане – индийское племя, значит, и техника оттуда, из Древней Индии, из древней древности… Макаров когда-то, лет сорок назад, очень всем этим увлекался.

В конце шестидесятых, когда он еще совсем мальчишкой был, еще даже до поступления в аспирантуру, он попал в один потрясающе престижный и герметически закрытый семинар при Академии наук СССР – семинар профессора Новикова. Семинар этот был под колпаком, или, как это прилично тогда называлось, под кураторством военно-промышленного отдела ЦК КПСС. Невинное такое кураторство. Товарищи из военных и разведывательных ведомств очень были обеспокоены проблемами гомеостаза – саморегуляции человеческого организма. Других проблем у них не было, исключительно гомеостаз.

Невинный научный термин с благородным греческим корнем был ловко обыгран в названии лаборатории. Сейчас уж Макаров забыл, как это звучало. Звучало хорошо, но благозвучие было лишь ширмой. На самом деле лаборатория занималась парапсихологией, ее колоссальными и абсолютно неизученными возможностями.

Официальная советская наука всю эту «поповскую лженауку» отвергала, а западная, та, которая продажная девка империализма, не отвергала. Развивали сволочи-апологеты оккультные заблуждения, находили в них рациональные зерна, успешно применяемые, например, в разведке. Приходилось догонять. Искать внутренние резервы – обнаруживать и обследовать собственных отечественных магов и волшебников.

В те годы одаренный экстрасенс мог пойти тремя дорогами. Либо в народные целители. Либо на эстраду – с психологическими опытами. Либо в тюрьму как мошенник: обнаружить пушок на рыльце при желании можно всегда. Собственно, таких сажали за дело. Цыгане, например, «всухую» почти никогда не воровали, сначала клиента убалтывали, пользуясь экстрасенсорными возможностями. Некоторые из них – необыкновенно одаренные люди. Подобные дарования профессор Новиков и исследовал в своей лаборатории «гомеостаза».

Джуна, Кашпировский, сам Макаров и многие другие, кто впоследствии прославился и разбогател, прошли через лабораторию Новикова. Им и самим было важно понять свой странный и иногда пугающий дар.

Макарова Новиков почему-то сразу невзлюбил и от лабораторных исследований отстранил, хотя экстрасенсорные его возможности оценил высоко. Обидно Макарову было чрезвычайно… А тут одна цыганочка, темная в буквальном смысле женщина, рассказала Макарову, что Новиков и его, Макарова, «темным» назвал. Она, смуглая головешка, парализующая взглядом так сильно, что уже и в колонию попала (воровала, не могла удержаться), по Новикову, ведьмочка светлая. А он, Макаров, темный. Проще говоря, плохой человек. Настолько плохой, что скальпель сверхпсихологии ему доверять нельзя.

Цыганка суть поняла, а повторила метафору смешно: «Ножик психологики такому давать нельзя. Зарэжэт!» Макаров это запомнил. Через шесть лет, когда защитил кандидатскую диссертацию, послал умирающему от рака Новикову приглашение на банкет. Якобы не знал ничего…

Глава 120

Тема макаровской диссертации была кондовой, советской, неинтересной… Ну и диссертация такая же, защищенная исключительно ради прибавки к зарплате.

Иная сфера увлекала Макарова, романтичная, прекрасная до головокружения! Но запрещенная. Телепатический гипноз, то есть внушение мыслей на расстоянии.

Другие виды гипноза, эриксоновский, например, он даже и не уважал. Ничего сложного – уболтать человека, который «сам обманываться рад». Как перманентно влюбленный Александр Сергеевич Пушкин. Телепатическое внушение – вот где сила и власть.

Макаров человек не властный. Зачем ему? Власть в данном контексте – бесплатное навязываемое приложение. Искушение. Ты червь, ты же и Бог, и только совесть твоя намекнет тебе, что можно, а что нельзя. Как он в те годы Державина читал! Будто Гаврила Романович однокашником его был, будто письма ему, Макарову, писал о макаровских же сокровенных догадках…

Старое кладбище Александро-Невской лавры всему виной. Ведь это не случайность: несколько лет подряд, чтоб сократить дорогу, ежедневно пересекать его по диагонали… Стершиеся эпитафии на хорошем русском языке тихо так шепчут старые песни о главном. Интеллигентные люди хоронили под этими камнями интеллигентных людей.

Между городом мертвых и суетой живых – невысокий забор. Кирпичный, отштукатуренный, желтый (главный цвет петербургского классицизма). У стенки, у самой автобусной остановки, где в час пик всегда толпа, надменные потомки с авоськами снеди грузятся в шаркающий от переутомления автобус, могилка, равная среди других могилок, похожих. Наталья Николаевна Пушкина вспоминает в ней Ланского… Все проходит, и это прошло. Макаров уж двадцать лет как москвич. Москву не любит. По большому счету ему что Москва, что Калгари. Хорошие города, но чужие.

Кадры старого фильма не идут из головы. В этом самом Калгари ему однажды ночью не спалось. Лежал, блоком управления щелкал, телеканалы листал. Набрел на давнюю, но уже цветную экранизацию «Кармен». Слов, конечно, не понимал, но вполне догадывался: и оперное либретто знает, и балет с Плисецкой по телевизору смотрел. По сюжету экранизация от оперы отличалась кардинально. Добросовестная была экранизация, близкая к первоисточнику. Макаров смотрел фильм с живым интересом, а один эпизод его и потряс, и растрогал – так был созвучен его собственным исследованиям.

Француз Мериме родился лет за сто пятьдесят до Макарова. Наверное, кружева на рукавах носил, кончики пальцев умащал духами, но зрел в корень: подсмотрел и увековечил главное. Не только характер (это как раз Макарову неинтересно), а технику испанской цыганки. «Психологику», которую врожденно знала и та смуглянка, что вместе с Макаровым обследовалась в лаборатории Новикова, и тысячи других, безвестных.

Героиня Мериме пользовалась теми же приемами, что и современницы Макарова. И бабка ее, и прабабка ее, и та, что ушла с табором из Древней Индии… Ничто же в человеке не изменилось. Две руки, две ноги, те же органы чувств. Давно известные реакции. Изучай «психологику» и действуй.

Поймали цыганку Кармен за какую-то рыночную провинность, ведут то ли в суд, то ли в тюрьму. Улица ступенями поднимается, народу много – рынок рядом. На тоненькую безоружную цыганочку – два крупногабаритных охранника. Пропала цыганская головушка…

Дошли доверху. Последняя ступенька осталась. Кармен задирает юбку, показывает изумленному охраннику голые ляжки, поглаживает их, вертит ими, чтоб везде разглядел, улыбается:

– Смотри, какие у меня ноги! Быстро бегают!

И вдруг зло толкает охранника в грудь. Силу земного притяжения в союзницы взяла. Охранник тратит несколько секунд, удерживая равновесие, чтоб не рухнуть на идущего следом товарища – второго и совершенно бесполезного гарда. Пока спохватились, цыганки и след простыл. В девятнадцатом веке, где-то в Испании.

У нас то же самое. До войны, до революции. Убегают две цыганки с ворованным. За ними гонятся мужики, исполненные праведного гнева. Цыганки – через забор. Та, что с вещами, прыгнула вниз и наутек, а напарница на вершине забора задержалась, юбку задрала и вертит голой задницей как хвостом. Задница тощая, давно немытая. Мужики в шоке! На шок время ушло.