«Вот и подписан приговор, вот и все, – продолжая пребывать в тоске и неведении, подумал Шайдуков, – пришла пора рассчитываться за потерю».

К наказанию он был готов – пусть с него вообще снимут погоны или отстегнут по одной звездочке, он все равно, даже если будет работать кладовщиком в колхозе, а не уполномоченным в милиции, достанет этого летуна… «Приговор подписан и лях с ним, на этом жизнь не кончается… Жалко будет только жену, Ленка будет очень сильно убиваться. По ней моя отставка врежет – не по мне, а по ней, вот ведь как!»

Шайдукова действительно отстранили от дела по поимке Сметанина, после убийства Гагарова оно вообще переходило в иной разряд, и им должны были заниматься уже не старшие лейтенанты, а солидные специалисты из области – майоры и подполковники… Как тот «румяный комсомольский вождь». Возможно, «вождь» и повел дело дальше, Шайдуков этого не знал. В районе тоже была создана группа по задержанию Сметанина. Во главе с капитаном Хомырем. Шайдуков в эту группу не вошел, ему за «просчеты по службе» понизили оклад, обещали понизить в звании, понижать в должности было уже некуда – глуше Тьмутаракани, как известно, города нет, должности ниже участкового инспектора в милиции тоже нет, а на фронте солдата дальше окопа посылать не принято – некуда, нет такого места…

Хотя зарплату Шайдукову и урезали, но портфель или, как говорят в милиции, кобуру оставили. А носить в кобуре можно было предметы по желанию – либо «макаров» с ослабленной пружиной, который был выдан Шайдукову в оружейке и записан в табельной ведомости, либо большую столовую ложку, либо свернутый в рулончик «Блокнот агитатора» уменьшенного формата, издаваемый в областном центре для повышения идейного и политического сознания трудящихся, либо кулек с семенами укропа для рассады – на выбор, словом.

Конечно, пообещали ему и с погон отстегнуть по звездочке, но в это Шайдуков верил, честно говоря, слабо, поскольку понижение офицера милиции в звании бросало тень не только на конкретного виновника, но и на районный отдел, и на все областное управление…

И все-таки бумага на понижение его, старшего лейтенанта Шайдукова, в звании, ушла наверх. Стало это ему известно, когда в районе он встретился с Хомырем.

– Ну что, лейтенант, нагородил ты дел, язви тебя под стол и под стул заодно, – проговорил Хомырь как-то очень уж сложно, непривычно для себя.

– Старший лейтенант, – машинально поправил Шайдуков.

– М-да, был старлеем, да стал леем, – Хомырь засмеялся, – лейкой огородной без носка и ручки. Все, спарывай звездочки с погон, сдавай жене на вечное хранение. Гляди, как бы вообще в младших лейтенантах не очутиться. – Смех Хомыря сделался издевательским. – Есть люди, которые за этим специально проследят. В печенках ты сидишь… У начальства. И у меня тоже. Вот тут вот. – Он попилил себя пальцем по горлу.

Впрочем, все это произошло несколько позже, а сейчас Шайдуков, мрачный, нечесаный, босой, погруженный в недобрые мысли, добиваемый тоской, сидел у себя дома в чистой половине, – дом у них с Еленой Алексеевной был поделен на две половины, белую и черную, – и ел окрошку. Жена умела готовить особую окрошку. Из домашнего кваса, квас же она готовила из простокваши, рецепт не оглашала – и правильно делала. Кто ни пробовал Еленину окрошку, тот обязательно хвалил: королевская еда!

Видя, что Шайдуков не в духе, Елена с расспросами к нему не приставала – все равно ничего не скажет.

А Шайдуков соображал, как же ему перехватить Сметанина? Голова была тяжелая, больная, будто с перепоя, хотя Шайдуков, честно говоря, не помнил, когда пил в последний раз. Где-то в начале лета, а вот когда конкретно и по какому поводу – выпало из головы совершенно.

То, что он загнал Сметанина в лес, – хорошо. В лесу летун долго не продержится – продуктов не хватит, чего-нибудь еще, и он обязательно вынырнет из дебрей, покажется на людях, постарается вновь выйти к железной дороге и сесть на поезд. Вот только где он выйдет? На этот вопрос Шайдуков и искал ответ.

Он съел окрошку, теперь машинально скреб ложкой по дну тарелки, скреб и скреб, будто ничего не видел, – подносил ложку ко рту, прикусывал край зубами и снова опускал в тарелку. Елена удивленно следила за ним, брови от недоумения слились у нее в единую изящную гусеничку. Наконец она не выдержала:

– Ты чего, друг ситный?

Шайдуков понимающе кивнул и положил ложку в тарелку. Попросил:

– Налей еще окрошки.

– Вкусно?

– А то ты не знаешь, – он поморщился – горько и муторно ему было, – только вкуса я что-то не ощущаю.

– О чем ты думаешь?

Он улыбнулся невесело.

Елена удивилась: очень уж неведомым, чужим языком заговорил ее муж.

– Где ты это вычитал? У какого писателя?

– У какого-то малоизвестного итальянца. Фамилию не помню.

– Ну и башка у тебя – всякую чушь запоминает, – Елена укоризненно покачала головой, – нет бы запомнить что-нибудь дельное…

– Память, память, память. – В Шайдукове словно бы что-то заело, иголка завязла в глубокой борозде пластинки и теперь рождала одно и то же слово. Шайдуков посмотрел на часы и неожиданно вскочил, с грохотом отодвинув от себя стул. – Отставить окрошку, жена!

Он вычислил, где должен выйти к железной дороге Сметанин. В тайге Сметанин долго не продержится, пробудет ровно столько, на сколько у него хватит продуктов. Охотиться он не мастак, зверя сейчас даже профессионалы не очень-то берут, зверь в тайге пошел очень осторожный, хитрый, с загадкой, которая не каждому ведома, а уж городскому летчику секреты звериные неведомы и вовсе… Ну убьет он одну козу, убьет две – они его все равно не спасут. Больше двух он вряд ли сумеет уложить. Да и запас патронов у него в карабине крохотный…

Сметанинского карабина Шайдуков не боялся – в конце концов, он тоже небезоружный, да и не бояться стволов в чужих руках его еще в средней школе милиции научили… Он притопнул босыми ногами по полу.

– Жена, где мои сапоги?

– Ишь, Государь Всея Руси! Мы, Николай Второй! Подать сюда Тяпкина-Ляпкина, – насмешливо проговорила Елена.

– Сапоги! – коротко, жестким тоном, который редко позволял себе в