И следующий тамбур был без начинки.

«Если летун определился в одном из вагонов, то находится он только в середине поезда, середка – самое безопасное место для таких деятелей, как он, на поворотах ни машинист, ни кондуктор середки не видят, она попадает в мертвую зону… Сметанин здесь, точно здесь, он жук тертый, рисковать не будет».

Но для очистки совести надо было проверить все вагоны, имевшие кондукторские будки, до самого тепловоза.

И точно – в середине поезда, где трепыхался из стороны в сторону на разношенных осях маленький старый вагон-двадцатитонник, Шайдуков засек светлый промельк, словно бы кто-то встревоженно выглянул из окна, понял, кто это был, и зло отплюнулся кровянистой слюной.

В груди у него родилось торжествующее сипение – есть все-таки Бог на свете, он добавил газу, прижал мотоцикл к железнодорожному полотну, пошел впритык к шпалам, почти касаясь колесами их черных смолистых торцов, вытащил из кобуры пистолет.

– Эй! – закричал Шайдуков что было силы. – Выпрыгивай из вагона, граждане, иначе буду стрелять! Выпрыгивай, кому я сказал!

На ходу он потыкал пистолетом в сторону тамбура, подумал, что если Сметанин сейчас высунет из какой-нибудь щели ствол своего карабина, то стрелять ему он не даст, опередит разбойника. Одновременно Шайдуков косил глазами на дорогу, боялся, как бы под колеса не попала очередная дубина, либо не нарисовалась яма… Если мотоцикл прыгнет еще раз, то в седле Шайдуков не удержится.

Но под колесами продолжала шуршать укатанная щебенка, мотоцикл по ней шел ровно, он приподнялся на сиденье и снова ткнул коротким дульцем «макарова» в тамбур, закричал, заводясь:

– А ну, кому я сказал, выгребайся! Стреляю!

В тамбуре неожиданно поднялся с поднятыми руками Сметанин, плоское серое лицо его было почти неразличимо в вязком вечернем воздухе, вместо лица была какая-то резиновая каша или как она там называется – гуттаперчевая? – горка каши с плоско придавленным верхом, где не было ни носа, ни губ, ни глаз, но это был Сметанин. С ним же находилась и подельница, Шайдуков ошибиться не мог.

Подельница поднялась рядом со Сметаниным.

Шайдуков показал пистолетом вниз – поезд останавливать не буду, спускайтесь, иначе стреляю, Сметанин все понял и готовно покивал головой, Шайдуков отжал мотоцикл от полотна, освобождая место для прыжка. Сметанин глянул вниз и внезапно схватился за сердце.

«Где же у него карабин? У ноги, что ли? Стоит заряженный наготове?» Момент для стрельбы Сметанин пропустил, если он сейчас вздумает пальнуть, Шайдуков тем более опередит его. Он снова повел стволом «макарова» вниз – прыгай! Сметанин опять согласно покивал головой – сейчас, мол, выпрыгну – и вдруг резко повалился спиной назад, выталкивая из тамбура Раису на обратную сторону насыпи, на левый, противоположный бок поезда, потом хищно и гибко развернулся сам и также вывалился из тамбура. Две фигуры мелькнули на той стороне насыпи, разделенные товарняком, Шайдуков выстрелил в прогал между колесами, удивился, почему же отдача не ударила в руку, в тот же миг понял, в чем дело и болезненно сморщился: на курок-то он нажал, но выстрела не последовало, ослабшая пружина обоймы опять не дослала патрон в ствол.

Выругался – столько раз просил у оружейника, чтобы дал пару новых обойм – не дает! Должны же быть у сельского мусора – извините! – запасные обоймы или нет? А если случится большая стрельба? Он чуть не ударил рукояткой пистолета по железному кожуху фары и сплюнул кровью – раскуроченная нижняя губа продолжала сочиться.

Под колесо угодил припыленный камень, мотоцикл сбило с него в сторону, руль вильнул, люльку мотануло, и Шайдуков чуть не свалился с седла. Споткнулся на ровном месте, что называется.

Резко затормозил, спрыгнул с мотоцикла, присел и, выставив перед собой пистолет, начал вглядываться в противоположную сторону полотна – что там? Сметанина с Раисой не было видно – успели оторваться, нырнули в высокую зелень.

– Ну, быстрее, быстрее! – молил Шайдуков машиниста, медлительный тепловоз, всякие сверхъестественные силы, чтобы товарняк как можно скорее протащил свои вагоны мимо него, но мольба его не доходила до адресата, колеса стучали ужасающе медленно, состав плелся еле-еле, машинист словно бы назло Шайдукову, прикрывал разбойника-летуна.

Не удержался Шайдуков, начал хлопать рукоятью «макарова» по верху фары и подгонять поезд:

– Ну! Ну! Ну!

Наконец проследовал последний вагон с рубиновым неземным огнем, окрашивающим ободранные доски старого угольного пульмана в дорогой цвет, из кондукторской конторки торчали подошвы больших стоптанных сапог – ровесник дедушки Ползунова, родоначальника отечественного паровозостроения, спал мертвецки, такой сон бывает хуже тяжелого опьянения, Шайдуков в два прыжка одолел насыпь, ухнул в яму, поросшую злой старой крапивой, пулей вылетел из нее и, разгребая руками комаров, попытался определить, куда же унесло Сметанина с Раисой?

Метров двести он бежал вслепую, натыкаясь на кусты и осклизлые коряги, проваливаясь в травянистые, сверху ровно прикрытые и потому на первый взгляд неопасные выбоины, потом остановился. Отдышался поспешно.

– Ладно, – пробормотал он, – пусть это будет промежуточная встреча. – Но и промежуточная тоже зачтется. Сейчас все засчитывается, все суммируется… Он знал теперь, куда, в какой угол метнется Сметанин. Сметанину от него не уйти. И крале его тоже не уйти, хотя она, судя по всему, ни в чем не была виновата. Хотелось бы в это верить.

Вернувшись на станцию, он по диспетчерской связи соединился со следующим железнодорожным пунктом и попросил передать в местное милицейское отделение телефонограмму. Телефонограмма была короткой. «В кондукторском тамбуре шестнадцатого вагона преступником оставлен карабин, из которого предположительно был убит сотрудник милиции Гагаров. Прошу оружие немедленно снять, составить акт и переправить в райотдел». Под телефонограммой Шайдуков поставил свою подпись.

Тот факт, что Сметанин остался без оружия и его теперь можно было брать без особой опаски, облегчения Шайдукову не принес, муторное состояние никак не проходило. Домой он вернулся в настроении хуже некуда. Жена даже побоялась с ним разговаривать: такой муж равен двум пожарам, трем наводнениям и шести переселениям из одного дома в другой.

– Ты знаешь, Рай, этот деревенский мент ведь запер нас в тайге, – пожаловался Сметанин, грея руки у костра. Ночи стали сырыми, длинными, из-под земли, откуда-то из