Следующим вечером после удачной религиозной баталии и неудачного преследования Хватова мы сидели и точили лясы в кабинете главврача. Мы – это я, сам главврач и Варя.

Крутицын предложил отметить окончание рабочего дня. Главным его недостатком было пристрастие к спиртным напиткам, от чего на коже его лица ветвились тонкие красные прожилки. Я никогда не видел, чтобы он пил водку или коньяк. Всегда спирт, и только мензурками. Такой напиток медики нежно именуют медицинским вином. Выпив, главврач становился говорливым, любил порассуждать о мировых проблемах.

Я со смехом рассказал о выезде в Нижние Промыслы. И ввернул о том, что придется еще постараться, чтобы вытащить народ из религиозного мракобесия. Но мы на верном пути.

– Вы, большевики, переняли все замашки старой русской интеллигенции, – отозвался на это главврач. – Вы мечтатели. Вы грезите о рае.

– Мы его строим, – возразил я.

– Пока неважно у вас получается. Давно живу. И всегда вижу одно и то же. Русский народ инертен. Темен в массе своей. Он живет привычками, традициями и укладом. И ничего не меняется. Десятилетиями у нас в больнице все те же ранения после поножовщины в кабаке, где гуляют на последнее. Все те же ожоги после того, как соседям пустили красного петуха. И не вижу, чтоб что-то менялось. Все застыло навечно.

– Значит, смотрите недостаточно внимательно.

– А на что смотреть? На лозунги? Наше население – это такое болото. Большинство людей – обыватели. Им хочется хорошо поесть и спокойно выспаться, а не слушать лозунги. А мы так и не избавились от последствий разрухи. Стало, конечно, сытнее, чем в девятнадцатом году, но угроза голода продолжает висеть. А крестьяне продолжают прятать зерно. И у них все та же исконная подозрительность друг к другу и неприятие властей. А культуры меньше становится – дворянская уничтожена, а с пролетарской как-то не задается. Где оно, ваше лучшее? Где дорога в ваш рай? Я готов идти по ней и вести других. Но где? И главное – с кем?

– С нашей партией, которая толкает страну из болота.

– Да ваши советские чиновники мне все больше напоминают так осточертевших нам царских. Та же спесь, высокомерие, желание свалить ответственность на других и жажда обогащения.

– И что, все такие?

– Ну…

– Антипов? Игнатенко? – называл я ему известных в городе своей честностью и принципиальностью руководителей.

– Ну не все, – согласился главврач, с сожалением отставив опустевшую мензурку.

– Значит, есть настоящие?

– Как не быть. Но маловато их.

– А много не надо. Главное, чтобы были те, кто укажет путь из болота массам. А кого-то и утопит в нем. Для этого и есть лучшие представители партии. И ОГПУ в придачу.

– Ну что ж, посмотрим. Выводите из болота. А я буду лечить, – вздохнул главврач. – Вы даже представить не можете, как я жажду вашего успеха. Я всю жизнь жду изменений. А вижу голод и поножовщину. И идиотизм провинциальной жизни.

– Убедительная просьба, Иван Афанасьевич, – строго произнес я. – Не делитесь больше ни с кем такими мыслями. Попадете на карандаш, потом не отмоетесь.

– Да, что-то я слишком разговорчивый с возрастом становлюсь.

В ход шла вторая, уже сверх нормы, мензурка, после которой главврача начало клонить в сон. И лучше было оставить его.

Мы вышли из больницы. Варя крепко держала меня под локоть. Думаю, она давно осознала, по какому течению дрейфует плот наших отношений. Но признаваться даже себе не желала. Почему? Может, она раньше уже была ранена на любовном фронте? Или для нее романтические взаимоотношения – это такое знаменательное событие, что нужно полностью поломать образ жизни и взгляды? Но неизбежному противиться, надеюсь, она не станет.

У своего дома Варя прощалась со мной на пороге, строго так, без улыбок и фривольностей. И вдруг неожиданно ласково провела ладонью по моей щеке. В результате к себе я шел в каких-то полностью расшатанных чувствах, близких к эйфории.

Стемнело. Город ложился рано. Затихла уже танцплощадка около клуба, замолк громкоговоритель, вещавший музыку.

Пилить мне было полчаса, если по прямой и по перпендикулярной. Но я всегда срезал дорогу. Года два назад снесли винную факторию, да так ничего взамен и не построили, так что теперь земля на том месте была перекопана, везде рытвины, ямы, через них перекинуты доски. Многие сокращали там путь и рисковали поломать ноги. Городская власть все время обещала окультурить участок, и никак руки не доходили. Так и бывает – у одних не доходят руки, у других ломаются из-за того ноги.

В темноте пробираться было трудно. Но у меня было преимущество. Я вытащил из своей офицерской сумки немецкий «егерский фонарик» – такая небольшая штучка, которая дает свет от постоянного нажатия на рычажок. Для полевого сотрудника, к которым я себя относил, электрический фонарь – вещь жизненно необходимая, хотя наша промышленность и не радует такой продукцией. Даже в РККА на вооружении их нет.

Внутри с жужжанием провернулась крошечная динамо-машина, и на землю лег желтый овал светового луча. Символическое действие. Вся наша работа состоит в том, чтобы разогнать тьму светом, только не зевай и жми без устали на рычаг.

Я осторожно пробрался по досточкам через яму. Обошел гору наваленной земли, затем штабель досок. И услышал вопль боли и скорби, не слишком громкий, но чрезвычайно жалобный:

– Помогите! Хулиганы порезали!

Вот черт! Не было печали.

Ну конечно, поможем. Рыцарь Ланселот опять в деле. Сейчас невинных выручим, виновных почикаем мечом-кладенцом. Работа такая!

Я свернул с магистрального пути и, перепрыгивая через выбоины в земле, направился на голос. Вскоре рассмотрел подрезанного. Луч фонарика вырвал из темноты мужчину, сидящего на земле, опершись об остатки забора, и держащегося за грудь.

Эх, сапоги чистить придется. Весь в грязи извозился. И, судя по всему, предстоит идти обратно в больницу, только уже с грузом на руках.

– Живой, мил человек? – спросил я, нагибаясь над раненым.

– И ты живой будешь, если не дернешься, – прохрипели сзади.

Ну что ж, рыцарей всегда ловят на лучших побуждениях. Ибо лучшие побуждения без включения мозгов опасны для их источника.

Конечно, черта с два они меня подловили бы, не пребывай я в высоких романтических чувствах и не витай в эмпиреях. Обычно чутье на опасность срабатывает у меня безотказно. Несущуюся на всех парах на дружескую встречу со мной смерть я ощущаю заблаговременно, иначе давно мое имя было бы вписано не в удостоверение, а сияло бы на пирамидке, увенчанной красной звездой, а также золотыми буковками: «Героически погиб