притаился где-то рядом. Из наших? Все может быть. «Свои? Это они сами сказали? А на проверку кто – неизвестно. Да и предают только свои», – внушали нам наши учителя на курсах подготовки. Круг таких своих, которые могли работать на Атамана, состоял из десятка душ. Нужно среди них искать чужого, сужать круг. А как? Не знаю пока. Но узнаю обязательно.

Шум и суета после налета, понятное дело, поднялись до верхних слоев атмосферы. Опять в нашем медвежьем углу появился начальник областного управления Апинис собственной персоной. На этот раз он добрался до нас на самолете. Это был экспериментальный двухместный биплан ПО-2, который еще не поступил на вооружение и неизвестно как оказался в нашей области. Тарахтящая этажерка очень ловко приземлилась на ровном пустующем поле на окраине города, где обычно устраиваются всякие массовые мероприятия.

На этот раз я сам заявился в секретную часть с предложением подслушать словесные баталии между начальством. Мне нужно было наверняка знать, какие ветры дуют, чтобы выстраивать дальнейшую линию поведения. Фрося же вся извелась, переживая за Раскатова:

– Точно снимут! И что нам тогда делать? Ох…

– А еще нам вменят дворцовый заговор за шпионство. Так что тише.

На сей раз в воздухе висело нешуточное электрическое напряжение, как перед грозой, явственно ощущалось, что полпред взбешен. Но он держался в рамках приличий, говорил ровным голосом, хотя от его ледяного тона вороны должны падать наземь замороженными тушками. Ну а что, так и должен вести себя олимпийский небожитель из легендарных латышских стрелков, витавший в высших слоях политической атмосферы, пивший чай с Лениным и ходивший в гости к Дзержинскому.

– Таких банд по всему Союзу – раз-два и обчелся, – изрекал полпред. – И самая свирепая и наглая – на твоей территории, Максимильян Данилович. И очень комфортно себя ощущает. Блистает, можно сказать, перед обществом. Это как понимать? Халатность? Преступная небрежность?

Начальник молчал, а полпред давил на больные точки:

– Заслуги твои, конечно, никто не оспаривает. Но все время жить на старом заделе не получится.

– Да я хоть сейчас удостоверение на стол положу! Мне должности не нужны!

– Тогда и партбилет сразу положи.

Повисло тяжелое молчание. Раскатов сразу сдулся. Партбилет – это не просто бумажка в красной обложке. Это такой способ самоопределения в этом мире. Пока он греет грудь – ты в передовом отряде, ты призван изменить окружающую действительность к лучшему, сыграть в симфонии истории свою скрипку в самом величественном оркестре, который только знало человечество. А положишь партбилет – и все. Ты как птица, которую подранили на взлете. Приспособиться можно. Но жить полноценно – уже не выйдет.

– Жду в ближайшее время спецсообщение о ликвидации банды. Помощь окажем любую. Но этот гнойник должен быть вырезан, – рубанул полпред. – Иначе…

Когда полпред ушел, Фрося с видимым облегчением произнесла:

– Ну, пока живем.

Из области снова нагнали оперативников и бойцов войск ОГПУ. Провозились они несколько дней, тряся город и окрестности. И, как обычно, успехами нас не порадовали.

Дело стояло на мертвой точке. И до спецсообщения о ликвидации банды Атамана было пока еще очень далеко. Надо что-то срочно предпринимать. Но что? Идей у меня было много, но они страдали или наивностью, или фантастичностью. Вместе с тем у меня была уверенность, что я схвачу ниточку. Она где-то совсем близко…

Глава 27

Кончался июль. Ледокол «Красин» добрался в арктических льдах до потерпевшего крушение дирижабля «Италия» и взял на борт участников экспедиции Нобиле. В Москве борются с правым уклоном делегаты Шестого конгресса Коминтерна. Состоялась демонстрация первой в СССР системы звуковой кинематографии Шорина. В стране происходили судьбоносные события, а мы уперлись в стенку, за которой спрятался атаман Шустов, и были не в состоянии ее пробить.

Раскатов пытался внедрить в банду очередного секретного агента под видом беглого кулака. Легенда была продумана до совершенно очевидной убедительности. Агент был хорош. Но, похоже, отдел кадров у Атамана закрыт, набор новых бандитов прекращен. И сопереживания к боли кулацкой Шустов больше не испытывает. Он затаился в своих смрадных болотах. И это очень плохо. Что-то у него на уме.

У меня подоспела новая работа. Вскрывались все новые хищения в шахтоуправлении, и от арестованных расхитителей тянулись нити к их сообщникам.

Ночью я с сотрудниками угрозыска отправился арестовывать одного из деятелей советской торговли городского масштаба. Тот с семьей жил в добротном доме, напоминающем нэпманский. И опять мы нашли золотишко, закопанные деньги и великое множество всякого барахла, продовольствия. Все жулики стремятся ворованные деньги перевести в вещи и продукты, а из дома устроить лабаз. Наверное, не доверяют советским денежным знакам. Да и жива память Гражданской войны, когда те, у кого были полны погреба, сказочно разбогатели, а у кого запаса не было – просто померли. Но те времена давно прошли. Шмотье жрет моль, крупы сгрызают мыши. А золото конфискуем мы.

Провозились мы с этим обыском всю ночь. Тщательно описали и упаковали вещественные доказательства. Под них пришлось выделять целую комнату в отделе милиции.

Утром по результатам мероприятий я написал докладную. Приложил к ней протокол обыска. И отправился к начальнику.

– Много изъяли? – спросил Раскатов.

– Более чем. – Я протянул список, и у начальника удивленно приподнялась рассеченная глубоким шрамом бровь.

– Богато куркуль затарился.

– Если бы куркуль. А то, получается, советский служащий… Тут есть у меня соображения нравственного характера, которые мне спать спокойно не дают.

– Ну, излагай, – с насмешкой посмотрел на меня начальник, похоже, ожидавший такого моего захода.

И тут меня понесло вперед, в овраги и кусты, как ужаленную пчелой кобылу.

Я последние недели довольно тщательно изучал дела, агентурные сообщения, сводки. И с каждым новым документом все больше преисполнялся скорбью по поводу явного несовершенства окружающего мира. Такое чувство, что погружаешься в болото, и дышать становится все тяжелее от осознания, сколько же вокруг грязи. Если правда оно, ну хотя бы наполовину, то дела у нас совсем швах.

– В нашем партхозактиве, получается, одни мздоимцы, перерожденцы, аморальщики и саботажники, – возмущенно изрек я.

Начальник посмотрел на меня с насмешкой:

– Это ты оперативных материалов начитался? Ну так, Сашок, там только часть бедлама нашего описана. Все гораздо хуже. Бумага ведь далеко не все стерпит. Вот и получается простая арифметика – один пишем, а три в уме.

– И как с ними коммунизм строить? Это же руководители. Они на собраниях людей зовут на трудовые подвиги. А на деле у них любовницы, злоупотребления, стяжательство.

– И что предлагаешь?

– Так мы же карательный орган.

– Вот именно. Караем. Сносим головы, – кивнул начальник. – А вот представь, раздаем однажды всем