Брат скидывает ботинки, куртку, заглядывает на кухню.

– Вы че кислые такие? – улыбается. – Мам, когда есть будем?

– Сейчас, Костик. Готово все, мой руки. Накрываю.

– Алина, чего встала? Матери помоги, – басит отец.

Киваю и понимаю, что хочу отсюда сбежать. Я ведь из кожи вон лезла, чтобы бюджет в универе осилить, лишь бы уехать. Стыдно было ужасно, до сих пор. Это же кошмар, когда ты из родного дома сбежать хочешь.

– Да чего вы кислые-то такие? – снова Костя. – Сеструха, – закидывает руку мне на плечо, улыбнись! Живем сегодня, – подмигивает и вытаскивает из кармана несколько пятитысячных купюр.

Мама растягивает губы в улыбке.

– Костик…

– Заработал, ма. Мы теперь с Парамоновым рассчитаемся.

Выкручиваюсь из захвата брата. Ужинаю молча, разговоры не поддерживаю, а утром понимаю, что не могу найти свой планшет.

***

– Дочь, ты чего ищешь? – мама заглядывает на кухню, где я сегодня и спала. В компании храпящего брата.

– Планшет найти не могу.

– Может, в Москве забыла?

– Да нет, я его из чемодана вытаскивала. Вот сюда, – открываю шкафчик над тарелками, где мама хранит все свои тетрадки с рецептами, – убирала вчера.

– Странно, может быть, Люба взяла? – мама переходит на шепот.

Невестка еще дома, умывает Веронику в садик. Я поэтому так рано и проснулась, потому что все, кто дома остался, сейчас начнут подтягиваться на кухню завтракать. Если отец с Костей ушли, ничего не перехватив утром, Люба точно будет есть.

– Зачем? – хмурюсь. Честно, это начинает напрягать. Судя по всему, у них тут Люба во всех бедах виновата, особенно в Костиных.

– А кто, кроме нее? Чужих в доме больше нет.

Мама пожимает плечами и открывает холодильник. Достает молоко, наливает в кастрюльку, добавляет туда немного воды и ставит на плиту. Пока шарит по полочкам в поисках геркулеса, продолжает шептать:

– Не раз уже такое было. У меня телефон старый в прошлом месяце пропал. Я смолчала, но потерять не могла… Сам он уйти явно вряд ли бы смог. А Любка в тот день торт домой притащила, сказала, что клиентка подарила. Ага, целый торт. За что, интересно?

– И почему ты не озвучила ей свои подозрения?

– Скандалы устраивать? Кому оно надо, Алин?

Сажусь на стул и зажимаю ладони коленями. Честно, соображения, куда «ушел» мой планшет, у меня есть. И связываю я их с внезапно появившимися у брата деньгами. Ему ничего не стоило забежать вчера днем домой, пока я бродила в парке.

– А может, это Костя? – закидываю удочку.

Мама резко поворачивает голову, ловит мой взгляд, а ее брови сползаются к переносице.

– Ты что такое говоришь? Про родного брата, Алина!

– Мам, у него вчера ниоткуда деньги появились.

– Так в сервисе пошабашил, наверное.

– М-м-м…

– Ты серьезно думаешь на Костю?

То, что мама удивляется искренне, я даже не сомневаюсь. Ей свойственно не замечать все плохое, что касается брата.

– Не знаю. Странно это.

– Ты брата по бандиту этому не равняй. Он вот явно с мелких краж начинал, прежде чем денег столько заимел.

– Откуда у тебя вообще такое предвзятое отношение к Максиму?

– А какое оно у меня еще должно быть? Он в детской комнате милиции на учете стоял? Стоял. Мамаша его вечно с задранным носом ходила, а мы ее чуть ли не на коленях умоляли, чтоб она своего выродка к Костику нашему не подпускала.

– Они подростками были, сами уже могли решать, с кем общаться, а с кем нет. Костя сам на ваши запреты плевал.

– Это все потому, что этот Шалимов его подначивал. А теперь смотрите, бизнесмен, тьфу, шпана шпаной. Бандюк он и в Африке бандюк, Алина. Папа правильно говорит, нечего тебе туда возвращаться. Твой дом здесь. С нами.

– Но ты же понимаешь, что я не останусь? – спрашиваю прямо.

Мама, активно размешивающая кашу, замирает.

– Вот что мы плохого тебе сделали? Душу в тебя вкладывали, не жалели ничего, экономили на всем, чтобы ты в Москву не с голым задом поехала на учебу. А теперь матери вот какие разговоры терпеть приходится. Что с тобой случилось, дочка? Ты же никогда такой не была. Семья – это святое. Семья – это единственные в мире люди, которые тебя поддержат и любят просто за то, что ты есть.

Отхожу к окошку. Обнимаю плечи. Мама отлично умеет подменять понятия. Можно сказать, уже давно спец в этом.

– Да-да, я тебя услышала, – отвечаю, предпочитая не смотреть на мать.

Из прихожей доносится топот маленьких ножек. Это Вероника. Она с улыбкой забегает на кухню, и мать сразу начинает с ней сюсюкаться.

Люба заходит следом, и я только сейчас понимаю, насколько плохо она выглядит в короткой пижаме и ненакрашенной. Под глазами огромные синяки от недосыпа, ноги – это же просто кости, обтянутые кожей. Раньше она такой не была.

– Доброе утро, – улыбаюсь.

– Доброе, Алин. Я же вас просила! – Люба обессиленно трет лицо. – Не раз просила не варить ей геркулес. Она его не любит.

– Ты просто не умеешь кормить ребенка! – бубнит мама.

– Когда этот дурдом уже закончится?! – Люба повышает голос, круто развернувшись, выходит из кухни и хлопает дверью в ванной.

Вероника в этот момент начинает громко рыдать, а моя мать – приговаривать, что такой истеричке, как Люба, надо успокоительное пить.

Утро превращается в какую-то зарисовку из гуляющих в интернете историй про отношения свекрови и невестки. Хотя о чем я? Разве мои отношения с матерью Ершова чем-то отличались? Это хорошо, что у нас еще детей не было.

– Алина, вот видишь, с кем приходится жить? Психопатка. Это она планшет взяла. Все хорошей жизни хочет! И плевать ей, что семья сейчас в таком положении.

– Я не хочу в это вмешиваться.

К тому же о планшете я спрошу у брата. К нему в сервис, я, кстати, сегодня и собираюсь. Он и сам звал. Вот и