Я была с ней в тот момент. Решила, что внутри бомба. Закричала. Но Алла распахнула крышку, и ей на руки упал белый комочек шерсти. Хорек. Вот как, Кирочка, как она узнала, что он там? Как нашла его?

– Как?

– Таков ее дар. Она видит и чувствует сильнее.

– Я не понимаю. Как это? Сильнее?

– Он тоже не понял, – вздохнула Воронцова.

Мне оставалось поддерживать нашу беседу сплошными вопросами.

– Кто?

– Следователь, Кирочка. Следователь с седыми усами. Воеводин Семен Михайлович.

– С Аллой следователь общался? Из-за хорька? – все еще не могла я додуматься, к чему клонит Воронцова, зачем привела меня в эту спальню.

– Алла не говорила до пяти. Логопеды, нейропсихологи, остеопаты – куда я только не возила ее! Девочка не хотела произносить ни слова. Пока, – посмотрела на меня Владислава Сергеевна, – не принялась рисовать. Палочки, точки, закорючки. Один лингвист сказал, что это древнее вымершее наречие из Китая, на котором говорили женщины-прядильщицы. Название языка я не помню, но в наши дни его более не существует.

– Поэтому Алла прядет нить из крапивы и шьет себе юбки? – вспомнила я ткань ее нарядов, украшенную примерно такими символами.

– Она рисовала на альбомных листах кучу коротких палочек: какие-то черные, какие-то серые, короткие и длинные. Начала говорить на шести языках, смешивая слова. Мы не понимали ее речь. Тогда она начала оставлять символы. Сердечки, солнышки, снежинки, смайлики. Как-то раз появился и он.

Владислава Сергеевна сунула руку в косметичку, достала тубу с помадой и нарисовала прямо по зеркалу круг, а внутри плюс, соединяющийся концами с окружностью.

– Появился он. Этот символ.

– Такой же, как на классиках. А что он значит? – требовала я перевода.

Воронцова какое-то время не могла оторвать взгляд от испорченного кончика своей новой помады, пока я не повторила вопрос.

Она вздрогнула и тихо произнесла:

– Вот поэтому к нам и приходил Воеводин. Потому что этот символ означает… смерть.

– Как следователь понял про смерть?

– Он уже видел такие черточки и палочки. Сказал, что это ДНК. Проверив, понял, что некоторые люди с рисунков палочками мертвы.

– Она… – не могла я поверить, – Алла знала, кто умрет? И нарисовала их ДНК?

– После Воеводина, бесконечных допросов и новых врачей Алла закрылась. В тот день, после которого она перестала рисовать картинки с ДНК, я наблюдала за ее игрой – она накрылась простыней, вывалила сверху всю землю из домашних растений и посадила сверху трех кукол, на лбах которых нарисовала символ смерти – красный круг с плюсом внутри. А рядом лежали три рисунка. Воеводин назвал их картами. Он проверил ДНК, но не нашел людей. Он не знал, кто умрет. Промолчала и Алла, не рассказав нам, кто эти куклы.

Я открыла на телефоне фотографию с уравнением, появившимся на двери вчера ночью.

– Она снова сделала это, – демонстрировала я уравнение. – Это что? Чья-то карта смерти?

Воронцова вздрогнула, не решаясь прикоснуться к экрану.

– Разреши, я отправлю фотографию Воеводину? Мы не общались больше десяти лет, но вдруг у него будут идеи, что с этим делать? Старые рисунки Аллы он забрал много лет назад и больше не звонил мне с тех пор.

Воронцова поднялась с упругого кресла, обтянутого серебристым атласом, и подошла к комоду, запертому на ключ. Цепочку она достала с шеи и повернула ключом несколько раз. Когда она развернулась, я увидела круглую шляпную коробку в ее руках, обтянутую шелком.

Она опустила коробку и сдвинула крышку, доставая небольшую стопку фотографий со дна, и тут капли корвалола могли понадобиться мне.

– Зигзагом… Но почему? Владислава Сергеевна, почему? Кого вы отрезали с них?

– Призраков, Кирочка… кого же еще. Вот, – протянула она фотографии, – возьми эти снимки. Они сделаны на том пикнике. Это все, что у меня осталось.

Вместо ответов прибавилось стопятьсот вопросов. Прибавились Максим с ножом и Костя с кием, гениальная неуравновешенная Алла и мудрая спокойная Яна, без которой сегодняшний день я бы не вывезла.

Вот бы вывезти свое тело подышать, где нет водопадов и райских птиц внутри дома, где нет кактусов, чьи предки видели динозавров, нет зашифрованной в уравнении смерти, нет следователей, нет кукол с разрисованными лбами.

Но чтобы уехать из поместья, нужен самокат. Нужно его починить. Нужно отвлечься на работу руками, а не воспаленным умом.

Я прилегла на горке садовых шезлонгов, сгруженных в дальнем конце гаража, и первым делом внимательно пересмотрела фотографии, что отдала Воронцова. На первом снимке были снова мы трое. В центре я, слева Алла, справа Максим. Они обнимали меня за плечи, и все мы лыбились в объектив, щуря глаза.

На втором общем снимке запечатлена детская тусовка с ростовыми куклами-аниматорами. Под ногами разбросаны конфетти и какая-то куча-мала из детей. На следующей фотке мои мама с папой. Я никак не могла оторвать от них взгляд. Папа больше никогда не улыбался так открыто за все последние восемь лет, а глаза мамы не смотрели на мир столь дружелюбно и прямо, а не как сейчас, словно видит меня и реальность сквозь ночные кошмары.

Сунув фотографии в карман, я включила видео «Внутреннее устройство электросамоката». Под бубнеж механика я унеслась в долину грез, где не было места сновидениям… только звукам, эху и музыке: кама-кама-кама-кама-кама-Ка-ми-лия… ю кам энд гоу, ю кам энд гоу…

А может, так гаркали журавли?

– Кир… Кирыч? Ты спишь?

– А?.. – подскочила я.

– Это я, Максим. Ты уснула. В гараже, – вытянул он руки, чтобы я не грохнулась, и придержал меня за плечи. – У тебя тут выпало из кармана, я подобрал.

Он протянул фотографии, сняв на телефон ту, где мы втроем.

– Твоя мама отдала их мне.

– Я помню эту пушистую кофту на тебе. И косынку.

– Не прикалывайся, – отобрала я фотки. – Кое-что я даже рада забыть. И эта кофта в списке.

Я поднялась с горки шезлонгов и, зевая, направилась к инструментам, делая вид, что собираюсь заняться работой. Перекладывала наждачку, отвертки, подключала паяльник.

– Кирыч, поговорим?

– О чем?

– О нас.

Остановив мои руки, что рандомно тасовали отвертки и гаечные ключи, он лизнул палец и медленно провел по моей коже над бровью, заметив:

– Испачкалась машинным маслом.

– Нет никаких «нас», Максим. Все нормально, – убрала я его руку со своего лица. – Мы разыграли сценку, чтобы вывести Аллу из тоннеля. Это такой прием, когда человек в шоке.

– Откуда?

– Один психолог так маме сказал. Впадая… ну в то, во что они впадают, люди видят только себя и свою боль. Они находятся в тоннеле. И могут делать только то, что делают. А шок,