мы не опоздали к завтраку, а мне так хотелось заглянуть в остальные залы этого цветочного замка. Погружаясь в голову Аллы, в ее миры, я все больше восхищалась ее гением. Тихая, скромная, набожная девушка в одежде из крапивьей нити создавала свой собственный Эдем, хоть из камня поместья, хоть из цветов оранжереи.

Она и Максиму помогла с его аллергией, и мне принесла какую-то мазь, от которой травмированная в день беспамятства ладошка перестала поднывать в первую же ночь.

– Здесь зеленая гостиная, – притормозила Яна возле ажурной арки с узором из стекла в форме выпуклых зеленых бутонов. – Владислава Сергеевна уже приступила к завтраку. Я буду рядом. Ты только, – заговорила Яна тише, – будь аккуратна, если разговор зайдет про Аллу.

– Ага, я заметила, что у них с мамой свои «миры», – изобразила я кавычки.

Первое, что увидела в столовке в стиле поместья Воронцовых, – водопад. Настоящий водопад на кухне! Не фонтан, не освежитель воздуха, а махину со срывающейся по камням водой и парящими клубами мороси. Про обилие растений лучше бы и вовсе умолчать.

Я словно оказалась в скопированной фотошопом реальности – на потерянном кусочке райского островка. В центре зала на подиуме-возвышении среди всех этих кущ я рассмотрела волнообразный столик.

Его поверхность была не плоской, а словно бы застывшей волнами голубого прибоя, спускающегося вниз по столешнице окаменевшей скатертью из точно таких же пухлых мягких волн, какие я видела на открытках с видами океана.

Инстинктивно вжав голову, я пригнулась, когда над головой вспорхнула пара теней с длинным золотым оперением хвостов.

– Райские птицы, – вспомнила я, как Яна говорила о них чуть раньше.

Зал украшали гигантские медные клетки с налетом патины. Все створки были распахнуты. Птицы свободно перемещались по залу.

Ступая по дорожке, я ощущала, как слева и справа к моим оголенным лодыжкам прикасались пудровыми лепестками бутоны персиковых роз, источающих аромат меда.

Я никогда не видела, как моя мама высаживала герань в сугробы. Она уходила каждый раз из дома с тяпкой и горшком, а возвращалась без горшка, но с тяпкой. Если бы где-то существовало общество защиты растений, такие, как Алла, уже привлекли бы мою маму за жестокое обращение с цветами.

Владислава Сергеевна восседала богиней за своим столом в форме окоченевшей волны. Если я выходила на завтрак с растрепанным пучком, спадающим со лба, в разномастных носках, шортах с дыркой и затасканной футболке, то Воронцова по пути к своему «бутерброду» определенно прошла через студию стилиста, парикмахера и визажиста.

Ее светлые локоны были уложены в стиле сороковых. Два тяжелых гребня с перьями рвались к небу возле ушей, серьги в которых касались тонких ключиц хозяйки дома изумрудными гроздьями.

Владислава Сергеевна была одета в тонкий воздушный белый пеньюар со шлейфом, аккуратно сложенным возле ее ног, окутанных ремешками бархатных туфелек.

– Кирочка, доброе утро, – ласково кивнула мне Воронцова, – прошу, присаживайся, родная. Яночка, и вы здесь… Благословенное утро! – поднялась Владислава Сергеевна из-за стола, делая пару шагов с вытянутыми в сторону ассистентки и меня руками.

Обняв меня первой, чуть покачав по сторонам, она чуть было не ринулась к Яне, но, часто заморгав, вернулась за свою волну.

– Какие будут распоряжения, Владислава Сергеевна? – спросила Яна. – Подать Кире Игоревне завтрак?

– Кире Игоревне? – захлопала глазами Воронцова.

– Она тут, – поглядывала Яна то на меня, то на свою шефиню. – Кира, – перестала добиваться ответа помощница, – какой вы предпочитаете омлет? Из белков, с трюфелями, классический?

– Обычный, из яиц. Спасибо.

– Кирочка… – засуетилась хозяйка, – завтрак сейчас подадут. Как ты, милая? Ты подружилась с моими детьми? Все хорошо? У тебя точно все хорошо? Ничего не требуется?

Когда Воронцова прислонилась к спинке стула, с него взлетела птица с зеленой грудкой, желтой головой и глазами. Из ее тельца торчал веер прозрачных солнечных перышек.

– Золотая райская, – ответила Воронцова на мой немой вопрос. – Оперение бывает голубым, но мне по нраву изделия из золота. Шу-шу!! Пошла! – прогнала Воронцова свое райское «изделие» подальше от стола.

Я решила блеснуть познаниями в орнитологии, почерпнутыми из доклада за пятый класс, в котором писала забавные факты о своей фамилии:

– У журавлей перья серые, но в Египте они символизировали солнце, а местные верят, что чистые души умерших становятся этими птицами после смерти. Души приходят во снах журавлями к тем, кого любят.

– Ты бы хотела стать журавлем после смерти, Кирочка? Или же ангелом? Не отвечай, – надкусила Владислава Сергеевна ломтик тоста, тут же прикасаясь к напомаженным губам вышитой салфеткой, – это риторический вопрос. Ты чиста и невинна, как ангел. И улыбка у тебя… как у нее…

– Как у кого?

– Как у… Мариночки.

– Вы долго дружили? С моей мамой? – обрадовалась я, что узнаю что-то новое.

Любые крупинки, детальки, любой кусочек мозаики пригодится мне для полной картины.

Воронцова улыбнулась, опираясь подбородком на кулак и мечтательно открывая рот.

– Учились в одном классе, – подтвердила Воронцова.

– Какой она была? Она не рассказывает мне о прошлом.

Воронцова отставила белую фарфоровую чашку. Она водила мизинцем по ободку, не поднимая на меня взгляд.

Я не отходила далеко от темы:

– Она только про кроликов талдычит. Радиоактивных.

– А ведь и правда, – мечтательно уставилась Воронцова мимо меня, – были кролики. Их застрелила твоя бабушка. Из ружья, представляешь?! Охотница…

– Из-за них я родилась с шестью пальцами на левой ноге. Хотите покажу? – согнула я ногу в колене.

– Охотно верю! – остановила она жестом мой порыв задрать ногу выше на стол.

– Вот, – вытащила я из кармана шорт фотографию, – после этого дня я ничего не помню.

Воронцова подняла фотографию, приблизила ее к носу и вдохнула.

– Геранью… пахнет.

– У нас дома много герани… на всех подоконниках растет.

– В тот день тоже, – уставилась она на фотографию. – Пахло геранью…

Воронцова часто заморгала:

– Кирочка… ты подружилась с Максимкой и Аллочкой? Вы не ссоритесь?

– Нет, стойте, вы говорили про герань! Кто пах геранью, кто?!

– Наверное, это был чей-то парфюм. Моя мама обожала цветы, – отложила Воронцова фотографию, перестав водить ею под носом. – У нее был сад, а зимой на подоконниках расцветало алое: бегонии, толстянки, антурии и герань. Герань напоминает мне о детстве… я распыляю ее аромат у себя в галерее. Ты была там?

Конечно была. И помнила стойкий горьковатый аромат терпкой травы. Кому такое может нравиться?

– Ладно, проехали про герань. В этот день на площадке, – подвинула я снимок обратно к Воронцовой, – что мы все делали там?

– Был пикник, моя дорогая. Всюду бегали дети. Мы пили чай из термосов за деревянными столиками, а кто-то сидел на пледах на газонах.