– Только Алке его не показывай. Увидит… начнет истерить.

– Почему? – не понимала я. – Зачем букет поставили на наш стол? Это же не случайно, да? Кто их прислал?

Максим пожал плечами, но голос его прозвучал немного радостно:

– Тот, кто очень сильно не любит мою сестрицу.

Закончив ужинать пиццей, мы вернулись в поместье Воронцовых.

Когда, стоя возле раковины, я досушивала волосы в примыкающей к моей спальне ванной, откуда-то сверху раздался стук. Три раза, пауза и еще три. Снова повторилось. Мобильник чуть не рухнул с ободка раковины, завибрировав от СМС.

«Встань на стул и толкни кролика», – гласила СМС.

Вот что подумает обычный человек? Что он подумает об отправителе? Встать на стул, толкнуть кролика. Но я собиралась четко выполнить инструкцию. Кролик в ванной был. Один. Точно такой же, как на потолке в душевой Кости, куда я завалилась в первый день.

– Нора в Зазеркалье? – уставилась я в потолок.

Отодвинув табуретку от трюмо, я встала на бархатную подушку босыми ногами и толкнула панель с рисунком кролика в черном цилиндре между ушей. Люк поддался, отъехал в сторону, и вниз до уровня колен опустилась складная лестница.

Взглянув вверх, я увидела…

– Звезды.

Никогда раньше не видела таких домов, как у Воронцовых. Ни по телевизору, ни в книгах. Еще немного – и он мог бы превратиться в дом ужасов. А пока, помня, что я всего лишь подросток и просто обязана испытывать мир на собственной шкуре, подтянула полотенце, вцепилась в перекладину и полезла наверх.

Восемь ступенек, и после небольшой ниши между потолком и крышей я оказалась на шершавой черепице. Сильная рука обвилась вокруг моего запястья, одним рывком вытягивая и ставя меня на ноги.

– Это комната смеха или дом ужасов? – спросила я, озираясь.

– Хотел, чтобы ты узнала про потайной люк, – ответил Костя. – Отсюда можешь считать свои звезды.

– Как все звезданутые?

Я подтянула спадающее с моих ключиц банное полотенце, прямо в котором «упала» в нору. Или черную дыру.

– Хочу кое-что показать, – уставилась я на него.

Со стороны, наверное, была похожа на эксгибиционистку, которая вот-вот распахнет перед ним полотенце в свете луны и звезд.

– Нет, не стриптиз в полотенце. И вообще я в белье.

Я взяла за края полотенце и распахнула его в стороны, чтобы доказать.

– Видишь? Одетая!

Пару мгновений он смотрел на меня оторопев, потом отвернулся в сторону лесополосы и смущенно произнес:

– В мокром нижнем белье, Кира. Полностью просвечивающем.

– Блин! – запахнулась я обратно. – Слушай, я не специально! И вообще, ты же умный. Ты айтишник. Я тут подумала – когда я предложила провести эксперимент с кольцами, – что будет, если мы приблизимся друг к другу, ты бы мог сказать: отличная идея, Кира! Давай снимем их с наших пальцев и шнурков и положим друг на друга! Мог ведь?!

– Мог, – согласился он.

– А почему не предложил?

– Потому что… – быстро посмотрел он на меня, убеждаясь, что я завернута в полотенце, после чего повернулся снова, – потому что ты как журавль. Иногда мне кажется, что тебя нет. Просыпаюсь каждое утро и перед тем, как открыть глаза, я думаю: здесь ты или улетела?

Костя стянул через голову мягкий бежевый пуловер и протянул мне. Я надела. Внутри него было тепло. От ткани пахло током. Если я и знала, как пахнет ток, это был именно его аромат – электрический, а может, у Кости молоко убежало и от кофты тянуло горелым?

– Ты же сам хотел, чтобы я улетела. Теперь нет?

– Теперь я хочу этого даже больше.

И что он имел в виду? Ток, пробежавший между нами, пока мы делали вид, что танцуем?

– Опять журавль? – уставилась я на его татуировку, которую могла теперь отчетливо рассмотреть, когда он остался в черной футболке.

Я заметила рельеф его рук и, как мне показалось, пресса (я все еще была уверена, что он в хорошей спортивной форме). Айтишник, скрипач, но Костя точно держал в руках не только клавиатуру и смычок, а еще и штанги с гантелями.

От запястья вверх по руке оказалась набита голова огромной серой птицы с черными кончиками перьев на крыльях. Второе крыло было не видно. Скорее всего, оно уходило на его спину.

– Почему так тащишься от журавлей?

– Журавль спас мне жизнь.

– Как это было?

– Страшно.

– Но что случилось?

– Ты не поверишь, – улыбнулся Костя. – Я сам не понимаю, правда это или в меня в больничке влили слишком много антибиотиков.

– Авария? – догадалась я. – Ты поранился в ней?

– Чуток здесь. Чуток там, – отмахнулся он.

Его ответ звучал словами человека, лишившегося ноги, но упорно называющего свою травму царапиной.

– Не хочешь вспоминать? Понимаю. Про боль вспоминать… больно. К тому же если твой журавль похож на шепот солнечного ветра.

– А что не так с ветром?

– В такое я точно не поверю! Никто не шепчет с неба. Если бы такое моя мать сказала, еще ладно. Но ты!

– Они шепчут. Только их никто не хочет слышать.

– Почему?

– Потому что знать о себе правду тяжело. Тяжело признать, что ветер прав.

Ни одной умной, едкой или ироничной мысли мне в голову не пришло.

– Я хочу знать правду слишком много о чем.

– Например?

– Про журавля. Как он спас тебе жизнь? Но больше всего на свете хочу узнать про свое детство. Что я забыла? Почему мама слетела с катушек? Почему режет мои детские фотки? Почему у меня болит ладошка? – сжала и разжала я несколько раз кулак. – И про уравнение на двери Аллы.

Я села на выпуклый треугольник крыши, согнула колени, опуская подбородок поверх них.

– Действительно шесть, – смотрел Костя на мою босую ступню.

– А, да… Пальцев шесть, – пошевелила я всеми одиннадцатью. – Кролей-то они точно сожрали, но это ж сколько нужно было тяжелых металлов проглотить, чтобы моя семья стала такой?

– Твоя мама действительно пожарила аквариумных рыбок?

– Не приходи к нам в гости по четвергам. По четвергам – рыбки.

Костя усмехнулся:

– Обещаю! Не приду.

«О чем ты, Костя? Что ты мне обещаешь? Ты женишься на Алле. Максимум через месяц я вообще перестану видеть и тебя, и ее. Если к тому времени все еще останусь в школе, а не вылечу после первой четверти: хоть журавлем, хоть пинком, хоть на самолете!»

– Десять, – я не хотела, но почему-то посчитанные звезды вырвались из меня сами. – Ой, одиннадцать, – заметила я еще одну совсем низко к верхушкам сосен.

– Это не звезда,