– На себе пробуй свои заклинания, – посоветовала я, но человек, разумеется, ничего не понял. Они вообще очень бестолковые, эти человеки. Примерно как коты.

– Беда в том, что ты можешь утратить разум, Абигаль, – со вздохом сказал Джеймс. Вот, вспомнила имя. Молодец, сова, никакой разум ты не утратишь. Попробуйте еще найти такую разумную, такую славную птицу! – И просто не вернешься в свой человеческий облик. А я не хочу, чтобы ты осталась совой. Потому что ты замечательная девушка. И я не хочу тебя потерять.

Он печально улыбнулся и погладил меня по крылу.

– Потому что когда ты рядом, мне легче дышится. Я и не думал, что так бывает.

Не думал он. Конечно. Думать это вообще не про людей. И вот казалось бы, нет своего ума – займи на время. Как же, как же. Уху!

– Но когда ты рядом, когда я смотрю на тебя, то это как будто море успокаивается. Как будто был шторм и прошел, – продолжал Джеймс. – И солнце вышло, и небо снова голубое, а не черное. И все уже так, как должно быть. Потому что ты рядом.

Конечно. Когда сова рядом, все в порядке, все правильно. Мы, совы, затем на землю и посланы, чтоб наводить порядок.

– Я не хочу, чтобы ты ушла. Чтобы превратилась в глупую птицу… – тут уж я не вытерпела и, изловчившись, дала ему клювом. Вот тебе глупая птица! Выдумал тоже!

Но Джеймс отчего-то не разозлился, а расхохотался.

– Признаю свою неправоту, мудрейшая госпожа сова! – сказал он. – Простите. И станьте человеком поскорее, я очень вас прошу. Потому что мне плохо без тебя, Абигаль. Все не так, все неправильно. Вернись, пожалуйста, если ты слышишь меня.

Слышу, конечно. Все уши прожужжал, болтун этакий.

Ладно, вернусь. Вот только с полевкой бы разобраться. Но это потом, это потерпит.

И я заснула – и проснулась уже утром, в человеческом облике, в руках Джеймса.

***

От лежания в неудобной позе в чужих объятиях у меня все тело затекло. Вместе с онемением и болью пришел стыд – я приличная девушка из порядочной семьи, я не должна вот так обниматься с мужчиной, который мне не муж.

Тотчас же вспомнилось все, что Джеймс наговорил сове, и стыд увеличился раз этак в десять. Я сказала себе, что стыдиться нечего, но волнение и неудобство никуда не делись.

Так. Надо встать.

Я зашевелилась, пытаясь освободиться из рук Джеймса, и зельевар проснулся. Несколько мгновений он спокойно лежал, наслаждаясь минутами тепла и расслабленной сонной нежности, а потом встрепенулся, и мы оба сели на кровати.

Покосившись в сторону Джеймса, я поняла, что ему почти так же неловко, как и мне. Наверно, от того, что он вспомнил свои речи. И от того, что мы всю ночь проспали в обнимку.

– Доброе утро, – пробормотала я. – Что случилось?

Надо сделать вид, что ничего не помню. Попробовать справиться с внутренним неудобством – иначе от потока чувств я снова приму теневой облик.

У Джеймса были сильные и в то же время очень осторожные руки. Ночью сквозь сон я улавливала гулкое биение его сердца, и это было приятным. Успокаивающим.

– Ты приняла теневой облик в лаборатории. Там сейчас настаивается зелье покорности, так что у нас выходной. Помнишь?

Да все я помнила. И чем больше вспоминала, тем сильнее краснела.

– Все как будто в тумане, – ответила я. – Кажется, я тебя клюнула.

– Было дело, – улыбнулся Джеймс. – Мы еще собирались пойти ловить полевок. Ты была очень ими заинтересована.

Было дело. Эти полевки меня так и заманивали. И это плохо. В теневом облике я чувствовала себя очень уверенно и гармонично, я забыла, что на самом-то деле человек, а не птица – значит, погружение в тень крайне сильное.

И я могу не вернуться из него. А Ширан не хочет снимать свое проклятие.

– Надо мне как-нибудь обратиться и разнести половину лаборатории, – печально сказала я. – С птицы спрос невелик. А вот Ширан поймет, что лучше избавить меня от проклятия, пока я, например, не искупалась в лунном зелье.

Лунное зелье варили для невидимости. Оно очень редко получалось правильно из-за капризных ингредиентов, стоило целое состояние, и если бы я нырнула в котел с ним, то Ширан лопнул бы от злости.

– Ему невыгодно, – вздохнул Джеймс. – Если проклятие будет снято, ты сможешь просто уйти отсюда. Ты ведь не рабыня и не пленница.

– Мне можно, например, платить за работу, – предложила я. – Тогда я никуда не уйду.

Джеймс усмехнулся.

– Это было бы слишком просто, – он сделал паузу и добавил: – Прости, если сильно тебя когтил.

Я вздохнула.

– Ты не когтил. Все в порядке. И…

Я замолчала, подбирая правильные слова. Есть вещи, о которых нужно говорить, даже если тебе очень неудобно и неловко. Есть чувства, о которых нельзя молчать – потому что иначе они сгорят у тебя в душе и превратятся в нечто пугающее и больное.

– И ты знаешь, я тоже не хочу тебя потерять, – сказала я. – Ты спасал меня все это время. Меня еще никто не пытался спасать. И мне тоже дышится легче, когда ты рядом.

Стыд снова хлынул румянцем на щеки. Приличная девушка из порядочной семьи не должна такого говорить. Она лишь принимает признания в нежных чувствах, но никогда не признается в них сама.

Но этим утром я вдруг поняла, что во мне живет примерно то же, что и в Джеймсе – когда он рядом, становится легче. Мир не так пугает, мир дает надежду.

Джеймс осторожно сжал мои пальцы и тотчас же выпустил. Над левой рукой снова заструился дымок, а правая была сухой и сильной – но за этой силой было столько нежности и тепла, что даже мысли об этом наполняли душу трепетом и предвкушением чего-то необычного. Неожиданного.

Предчувствием приключения на всю жизнь.

– Не думал, что ты все это запомнишь, – сказал Джеймс, и я вдруг похолодела: что,