И многие стояли перед нами – хоть сейчас в ополчение:

– Давайте съезжу, разведаю!

– Карту подробную нарисую, что где стоит, и все позиции покажу!

Наслушавшись, насмотревшись, мы вчетвером решили напасть на украинский блокпост. Подъехать на машине на блок, сразу застрелить постовых, а кого-то одного утянуть с собой языком. Пока туман, пока никто не знает о нас, пока не хватились у Севера…

Ива с Семеном уже вышли на край поселка, уточнить местность. Но все же вернулись. Этот блокпост месяц у нас на виду, и мы можем стрелять и бросать в него мины сколько угодно. Но ни разу не переступили черту – бить в центр деревни. Где в соседних дворах всё мирные люди.

– Возьмем колонну, заберем языка! – вернулись мы обратно на перекресток.

На другой день нет с нами тумана, и мы стоим в чистом поле под носом укропов, а те ощупывают нас прицелами и биноклями до костей. Бежать некуда, да и никто не успеет, пошли они группу за – хвата.

– Они там всех, кто едет от вас, спрашивают, кто вы такие, – подмигивает, остановившись, старик на велосипеде. – Вы, сынки, осторожнее.

Он ставит ровно велик и, достав из рукава жилистый кукиш, резко поворачивает его к укропам.

– Нате вам!

– Еще же туда поедешь.

Я гляжу, нет ли подвоха. Нет. Старик пожелтел от брезгливости.

– Да наплевать! Ненавижу я их, этих тварей, – залазит он на свой самокат.

Грузовая «газель», за рулем ополченец. Едет, насвистывает, на рукаве черно-красная лента.

– Здорово, ребята! Как тут' на Луганск проехать? – Он сразу видит своих, хотя на нас ни одного шеврона и знака отличия: все в «горках» единого цвета.

– С шариков съехал? Тебе по этой дороге минута до укропского плена осталась.

Тот смотрит во все глаза, не может поверить.

– Я же по карте еду и по навигатору, – поднимает он неверной рукой бумаги и электронику со второго сиденья.

Глянули документы – затасканные корки бойца ополчения, где мутное фото, поплывшие от воды печати, еще и подписано черт знает кем. Свой. Всё в порядке, не придерешься.

Проверили кузов с салоном, и поворачиваем, откуда приехал. Стоит у машины, пожимает всем руки. Правая у нас, а левой за крестик на шее держится.

– Мож, диверсант, сыграл хорошо, – сомневается кто-то, когда он уехал.

– Так не сыграешь, – решают все остальные, вспомнив его лицо.

И вот полетели мины. Они несутся с противным жужжанием прямо над головой и падают на шахту и в город. Вон встали вдали черные джинны дыма, и их, ломая, волочет над городом ветер. Мины проносятся с перерывом в пару минут, и у нас понемногу зачесалось под шапкой. Прятаться негде, только два огромных бетонных блока – поди угадай, с какой стороны упадет перед ними. И команда была стоять дотемна. И мы стоим, перестав говорить, и только задираем головы, когда слышим свист. И слушаем, где упадет.

Летят над тобою мины… Как мимо заговоренного проносятся пули. Такие чудеса, что дыбом волоса.

«Помнишь, Ангара, – смотрю я на серое небо, где нынче на Страшный суд высвистывают судьбы и имена, – как перед самой этой войной, ты прочел „Войну и мир“ Толстого? Прочел с опозданием на два десятка тяжелых лет. И как разматерил ты князя Болконского, что стоял на Бородинском поле с полком под французскими пушками, где били в его каре и клали его людей. А он молча смотрел, как лопаются ядра в солдатских рядах. А когда прилетело к нему, еще сказал „Стыдно!“ тем, что успели упасть. И после глупо умер от ран, так и не вступив в Бородинскую битву. А нужно было просто со всеми упасть… Эх, это вечное дурацкое геройство влюбленных в себя.

Отчего же сейчас ты так же стоишь под минами, когда следующая твоя? Почему не бежишь и не падаешь, чтобы жить? Потому что есть вещи выше страха за жизнь. Есть ненависть, есть любовь, есть идея. Нас всех послала сюда идея.

Но мы стоим под минами не за нее. Я понял это сейчас. Мы стоим потому, что презираем мразь, бомбящую мирный город. Смотрите, твари!!! Мы не бежим! Мы не кланяемся вашим снарядам! Мы отмотали из России тысячи верст, чтобы встать здесь! Чтобы вы, паршивые крысы, видели, кто здесь стоит. Чтобы поняли, что мы плюем вам в глаза, а вы трусите отвернуться. Чтобы вы ждали, когда мы придем! Чтобы вы знали, что мы придем!

Ангара! Ведь ты шел сюда, не желая кого-то убить! Потому что с той стороны – твоя кровь. Такие же русские, как и ты. Заблудшие, которым просто затуманили мозг. Или те, которые оказались слабы и не выбрали путь восстания. И ты поражался ненависти местных, верил в какое-то перемирие и сам говорил россиянам: „Главное сейчас – никого больше не убить! Ни одного человека на радость Америке!“

А вот прошел месяц здесь, и всё поплыло, как туман. И стало ясно другое: нужно идти вперед. Идти, сметая заслоны, на Киев, где свили себе гнездо убийцы славян. Идти убивать.

Убить тысячи – спасти миллионы…»

Достоялись. Сразу две мины – в канаву у самой дороги. Бах!.. Бах!.. Только щебенка в небо! Никто так и не лег. И тут же в воздухе дьявольский визг – летит на взрывной волне из канавы собака. Маленькая и рыжая. Поднялась над дорогой, летит и орет! Пасть наизнанку, сейчас лопнет от крика, лапы с хвостом в стороны – прямо как в мультике. Упала на полотно, подпрыгнула на все лапы, под – жала хвост, заткнулась – и ходу! Летит над дорогой как лань, пока не пропала. Мы все на местах, стоим и только поворачиваем за собакой шеи. Во жуть!

Прошла еще пара минут, и снова засвистело над головами. Снова полетели над нами мины. А мы залезли в канаву и по следам взрывов разобрались, что тут случилось.

– Ну сука! Здесь две «Ф-1» было. Сама взорвалась на растяжках, еще и убежала на всех ногах! – держит Семен в руках обрывки саперной проволоки.

Стояли у нас перед глазами, а мы ходили рядом, справляли нужду.

Вернувшись в отряд, мы узнали, отчего весь день бесились укропы. Михалыч, что по заданию штаба вместо нас должен взять языка, не стал посылать в засаду своих людей. Он сделал всё проще и без языка. Михалыч накрыл колонну за поселком своей артиллерией. Погибло несколько солдат ВСУ. За них-то и мстили