— Я их не спутаю, — ответил он ей, молчавшей. — У старшего глиняный домик, у младшего каменный столб.

— Ты хоть помнишь, как их зовут, твоих сыновей? — и этот вопрос должна была задать Акгыз, но она подливала себе в пиалу чай и молчала.

— Я асе помню. Я помню каждый прожитый миг.

Махтумкули ушел на кладбище и долго сидел на земле, скрывшей от него Ибрагима и Сары.

"Что же гнало меня по свету? — терзала Махтумкули совесть. — Ислам? Нет, не ради славы святой шел я по городам. Любопытство человеческое вело меня. Видеть хотел другие земли, других людей… Аллах! Почему я так живу? Почему не дал другу моему Оразменгли силой увести любимую, разлучил два любящих сердца? Радел о том, чтоб люди Атрека не передрались друг с другом? Боялся, что прольется кровь? Кровь не пролилась, но двое людей, которые могли стать украшением жизни, влачат дни. Влачат. Почему сам я не натворил бед, когда терял Менгли? Почему смирился с потерей?"

И ответил себе:

— Потому что я — слабый человек из аула. Разве мог я подумать о счастье для себя, когда нужно было думать о покое отца, рода, племени.

И спохватился:

— Почему я думаю об этом здесь, у могил Ибрагима и Сары?

Невзвидев света, пришел Махтумкули домой, взял лук — подарок брата, пошел в горы. Ноги сами выбирали дорогу, и, может, потому он очутился вдруг над ложбиной, в которой паслись дикие козы. Молоденькая козочка, с нежным розовым носиком, подняла голову и смотрела на охотника. Копытца у нее были черные, блестящие, словно бы новые. Шерсть была длинная и тоже поблескивала. Глаза большие, загадочные.

— Аллах, зачем я взял в руки оружие?! Зачем я готов истреблять жизни, данные тобой?! — Махтумкули бросил лук, и стадо, словно это было единое существо, вздрогнуло от шума, сорвалось с места, помчалось по ложбине.

А козочка вдруг остановилась, обернулась, полная любопытства: она еще не видала человека, она еще не знала, чем кончаются такие встречи.

"Аллах, зачем одному человеку столько лишений? Какой божественный смысл заключен в моих несчастьях? Ты взял у меня детей, взял друга, взял любимую, тебе осталось взять мою жизнь. Что же ты медлишь? Или не натешился моими страданиями?"

Махтумкули испытывал отвращение от самой способности думать. Он поплелся в аул и опять спохватился.

Это же игра в го́ре. Почему надо едва таскать ноги?

— Разве я стар? Мне ведь не за сорок, а только за тридцать.

Он увидал, что в руках у него нет лука. Вернулся, нашел свое оружие.

Не заходя в свою кибитку, отправился к Оразменгли.

— Набей мне твой чилим, — сказал он ему. — И прошу об одном: не говори со мной.

Чилим — это подобие кальяна. Длинная трубка, сосуд с водой, изготовленный из водяного ореха или из обыкновенной тыквы.

Оразменгли быстро приготовил чилим, и Махтумкули, который не курил, глотнул табачного дыма, закашлялся, но курил, курил до одурения.

6

Голубые мечети громоздились перед ним. Их словно бы переносили в одно место со всех концов земли, и скоро не стало неба, а небо́ стало куполом, сложенным из множества куполов.

— Но где же радость? — спросил Махтумкули. — Мне говорили, что курение дает свободу от самого себя. Купол мечети не заменит для меня неба.

Наваждение тотчас растаяло, а на Махтумкули пролился дождь из лепестков миндаля. От благоухания закружилось в голове, и курильщик засмеялся, сначала от счастья, а потом издеваясь над красивой ложью дурмана. Дождь припустил с новой силой и вдруг иссяк. На ослепительно голубом небе появились две женщины: Менгли и Акгыз. Та Менгли, которую он увидал впервые в гранатовом ущелье, та Акгыз, которая сверкала красотой в дни свадьбы с Мухаммед-сапой. Он взглядывал в их озаренные любовью лица, в их ласкающие глаз движения — они шли к нему, они шли, шли, но не могли приблизиться, как в той сказке, которую люди выдумали про него самого и про Ниязкули-халыпа.

И ужас охватил Махтумкули.

— Я сравниваю их. Я — предаю любовь свою неизбывную. О Менгли! О Менгли! Я все шесть лет хождений по земле думал о тебе и ни разу не осмелился поговорить о тебе с Нуры Казымом. Мой лучший друг не знал о тебе, Менгли.

Махтумкули, потрясая головой, поднялся. Его мутило.

— Нет, — сказал он, — зелье не утешает сильного. А я, Оразменгли, сильный. Принеси воды.

Махтумкули умылся и пошел в свою кибитку. В глазах у него было зелено, только он не сдавался и не хотел отложить задуманное на завтра.

Он принялся устраивать ювелирную мастерскую.

7

На звоны-перезвоны молоточков из кибитки-мастерской потянулись в аул Сонгыдагы́ заказчики. Люди привыкали к жизни с Махтумкули. Однажды собра́лись геркезы на общую работу, на евла́р, и поставили белую кибитку. Махтумкули, не дожидаясь приглашения, пришел и поклонился людям и сказал им:

— Человек живет для счастья. Человек живет ради других людей. Знать грамоту — жить с открытыми глазами. Ведите учеников, я жду.

И он вошел в кибитку.

Вот коврик, на котором сидел Азади. Это место Гюйде, в каких краях шагает он теперь впереди каравана? Рядом с Гюйде восседал Акмурад, сын ишана из Махтум-калы. Сын ишана стал ишаном. Живет в Боме́. Слава о товарище по мектебу идет недобрая, водит дружбу с людьми, которые в страхе держат народ.

Махтумкули прошел на место учителя, очинил перо и стал писать. Когда поднял глаза, перед ним сидели, настороженно вглядываясь в него, ребятишки, поменьше, побольше.

Он улыбнулся, и детские лица тотчас вспыхнули ответными улыбками.

"Так же вот наливается светом земля, когда солнце выходит из-за тучи", — подумал Махтумкули.

— Ну что ж, милые мои соплеменники. Представьте, что все мы — караван. Сегодня наш караван отправляется в далекое, но и в прекрасное путешествие. Караванщики в пути видят новые земли, встречают новых людей. Мы тоже на нашем пути познаем многие чудеса. Итак, в путь. Мы отправляемся в город Познания. Сегодня я вручу каждому из вас ключ к воротам великого этого города. Возьмите.

И Махтумкули каждому ученику подарил маленькую серебряную арабскую букву "а".

8

Падал снег. Сначала хлопьями, с шорохом, а потом полетели, навевая покой, медленные снежинки. Некоторые из них вдруг замирали в воздухе, удивленно оглядываясь на тот мир, куда их занесло, и потом покорно скользили к земле.

Все стало белое. Горы, долина, деревья.

Махтумкули сидел в гроте, в любимом своем местечке, смотрел на белый мир.

"Земля обновилась, — думал шахир, — ах, если бы