Шрифт:
Закладка:
Выходца из богатого медресе ожидала полная чаша жизни.
На престоле Хивы со времен Надир-шаха шла игра в чехарду. Ханов приглашали из казахских родов, бывших вассалами русских императоров и императриц. Одни ханы держались на престоле месяц-другой, некоторые засиживались годами, но участь всех была предрешена: ханов или убивали, или им удавалось бежать. Хивой правил инак Мухаммед-Эми́н. Родом он был из узбекского племени кунград. Изгоняя ханов, он не мог занять престола. Это вызвало бы зависть биев, и они сумели бы свалить самозванца. Высокое придворное звание инака позволяло держать ему в руках всю власть, и он довольствовался этим.
Кунградское племя враждовало с туркменами, но поэтому-то Мухаммед-Эмин и держал на службе туркмен, стремясь обезопасить свою страну от набегов. Вот почему перед гокленом Махтумкули готовы были распахнуться двери не только Дивана, главного государственного учреждения, но и двери дворцовой канцелярии.
— Мы так дружно собрались проводить тебя, Махтумкули, потому, чтоб ты знал: мы ждем твоего возвращения. В честь твоего возвращения мы устроим пиршество в более высоких палатах, а может быть, и в таких палатах, которые не будет стыдно назвать великолепными.
— Благодарю тебя, мой Хазрети Пальван, — ответил Махтумкули. — Я отдал свои дни бедному моему народу, который выучил на свои средства моего отца и который не забывал меня, грешного.
— Аул — не место для твоего дара, Махтумкули! — возразил Хазрети Пальван. — Впрочем, зачем нам спорить сегодня. Знай, что в Хиве тебя ждут. А теперь утешь меня, старика, спой для меня свои стихи о красавице Истине.
И Махтумкули взял свой дутар.
…Пока вы промолвите слово "джигит",
Джигитово сердце сто бед изъязвит.
Разлучником-роком изрублен твой щит:
Мы души отстаивать обречены.
Разлуки на землю с Адамом пришли.
Какие бы горести сердце ни жгли,
Да будут все помыслы Махтумкули
Красавице Истине посвящены.
— Благодарю тебя, шахир! — поклонился Хазрети Пальван Махтумкули. — Лучшим твоим стихотворением я считаю "Джемил". Сказанное в этом стихотворении недоступно пониманию многих людей, а если произведение выше понимания человеческого ума, то оно послано сочинителю самим аллахом. Чтобы сочинить стихи, подобные "Джемил", нужно обладать великим даром. Но славу среди людей тебе, Махтумкули, доставили такие песни, как "Красавица Истина". Вдали от тебя я буду, на досуге размышлять о соотношении высокого искусства и искусства для народа.
— О наставник мой! Я вышел из простых людей и ухожу к простым людям. Я буду знать, что прожил жизнь не совсем впустую, если простые люди в радости будут петь мои радостные песни, а в горе — горестные. Я буду счастлив, если чабан, стоя среди баранов, затянет вдруг, сам не зная отчего, песню, слова которой сложил бедный Фраги.
— Махтумкули, ты был очень хороший ученик, ты был за всю мою жизнь в медресе самый лучший мой ученик.
Ночь прошла в беседах, а когда край неба на востоке заалел, Махтумкули прочитал прощальные стихи:
Под кровом жил твоим и соль твою вкушал
Три года я подряд, прекрасный Ширгази!
Тут зимы коротал и весны тут встречал…
Прощай, науки дом, прекрасный Ширгази!
Нам знание дано как заповедь небес.
Ты просветил меня и ввел в тайник словес.
Но требует меня к себе родной Геркез…
Прощай, науки дом, прекрасный Ширгази!..
Махтумкули всю грязь отмыл с души своей.
Он так любил и чтил своих учителей, —
Забудет ли он блеск тех золотых дверей?
Прощай, науки дом, прекрасный Ширгази!
2
Рано утром заехал Махтумкули на базар, купил у табиба лекарственных трав, медного купороса, серы, ржавчины, каменной соли, золы саксаула, угольев арчи́, корней буе́на, муската, кардамона, всяких перцев — от всех болезней купил лекарств, — и отправился с друзьями в далекий путь.
Они ехали на верблюдах: через пески лежала их дорога. Миновали селение Васса́ и двинулись по Узбо́ю.
Однажды пережидали они полуденный зной в кибитке чабана. Чабан был уже преклонных лет, а сыновья его были еще слишком молоды, чтобы работать в полную силу.
— Всю жизнь думал: чем ближе к сединам, тем лучше заживу, — жаловался старик, — да так вот и не полегчало, хотя в бороде ни одного уже темного волоса нет. То хан ограбит, то бай, то разбойники, которые идут против хана и бая. От всех достается.
— За грехи нас аллах казнит, — сказал Назарли. — Святости среди людей поубавилось, и дары божии поскудели. Сколько в прежние времена святых было, а где они в наши дни?
— Есть и теперь святые люди, — возразил старый чабан. — Слыхал я, живет в Атреке святой старец Махтумкули.
Переглянулись путники, но промолчали. Чабан этих взглядов не заметил и продолжал свой рассказ, подлива́я гостям чал в пиалы.
— Этот Махтумкули большой шахир и мудрец. Рассказывают, будто приехал он на ослике к ишану по имени Нияз-кули. Попросил суфиев, чтоб пошли и сказали пиру: приехал Махтумкули поклониться таксиру. Те пошли и принесли ответ: "Нам некогда вести беседы с чудаками, которые на ишаках шатаются по белу свету". Махтумкули тотчас написал непостижимые для ума человеческого стихи, оставил их суфиям, а сам сел на ишака и поехал своей дорогой. Суфии прочитали стихи, изумились и отнесли ишану. Пир Ниязкули сразу понял, что такое мог сочинить только человек, на котором печать самого аллаха. Вскочил он на коня и бросился догонять Махтумкули. Осел и конь все равно что молния и черепаха. И вот уже видит Ниязкули человека на ослике. Гонит коня, плеткой бьет, а догнать не может. С коня пена хлопьями, конь летит как ветер, а осел шагом идет, но догнать его невозможно. И закричал тогда пир Ниязкули: "Чадер!", что на местном языке означает — остановись. Остановился Махтумкули, и пир сам поклонился ему и пошел к нему в ученики. На том месте,'где ишан крикнул: "Ча-дер!", люди поселились и называют они свой аул Чадер. А вы говорите, что святые люди перевелись…
Махтумкули, слушая, вытирал пот платком, и скоро платок стал хоть выжимай. У Нуры Казыма в глазах прыгали веселые чертики, а Назарли все поглядывал на Махтумкули украдкой, да так, словно первый раз видит.
Подали чорбу. Гости сотворили молитву и принялись макать кусочки лепешки в чорбу из молодого барашка.
— Я хоть и пожаловался
