— Мужчины, рождаясь, кормятся материнской грудью. Дети смотрят на мир доверчиво, но стоит им подрасти, ханы вручают им оружие и показывают цель.

— О Махтумкули, ты угощаешь богато, но для меня и для моих людей это горький праздник. Мои разбойники получили еще один урок, и думаю, что образумились. Забудем же, Махтумкули, обо всем дурном, что совершили мы друг против друга. Спой, Махтумкули, свои песни которые для меня, старого, удрученного болезнями человека, — бальзам.

— Я спою, мой гость, — согласился Махтумкули.

Дивлюсь — о боже! — чудесам твоим,

Но не постигну разумом простым,

Зачем в земле сокрыт, недостижим,

Источник светлых вод — из лучших лучший?

Уместен ли зловещий крик ворон

В саду, где розой соловей пленен?

В пещерах клады стережет дракон,

Нам преграждая вход, — из лучших лучший…

Язык змеиный, умудрясь, поймешь.

Не превращай святую правду в ложь.

Всем говори, что твой сосед хорош.

Кто не клевещет — тот из лучших лучший.

Махтумкули неправый видит суд,

Здесь кроткие ручьями слезы льют.

В неволю брата братья продают.

В изгнание уйдет из лучших лучший.

— Горькие у тебя песни, Махтумкули, — покачал головой Ханалы-хан.

— Что же делать? Воздух, которым все мы дышим, горчит от дыма пожарищ. Каждый день где-нибудь кто-нибудь да спалит мирное жилище.

— Позволь мне спросить тебя, Махтумкули. — Ханалы-хан придвинулся к шахиру. — Почему ты не сочиняешь по-арабски? Если бы ты писал на фарси или на арабском, тебя знал бы весь мир!

— Ханалы-хан! Зачем мне арабский язык, когда язык туркмен как щербет! — воскликнул Махтумкули, и они посмотрели друг другу в глаза, хан и шахир.

16

Однажды в зимнее ненастье к кибитке Махтумкули прискакал всадник. Акгыз слышала, как он говорил шахиру:

— На тебя у нас с женой последняя надежда. Я знаю, ты учился во многих медресе мира, у тебя есть познания в медицине. Спаси наш цветок, нашу радость, нашу Алтын-гуль. Денег я не пожалею.

— Куда ехать? — спросил Махтумкули.

— Мы живем в ущелье Зерза́у. Только надо поторопиться, девушка горит огнем.

Махтумкули взял хурджун с лекарствами и уехал.

Уехал и пропал. На третий день взволновалось все селение. Послали джигитов в Зерзау. Больных девушек в ту пору в Зерзау не нашлось. Махтумкули никто в этом ауле не видал.

— Украли нашего светоча! — рыдал, как ребенок, Шарлы. — Давайте собирать деньги на выкуп.

Геркезы не поскупились. Деньги собрали. Но никто за выкупом не явился. Ни через день, ни через неделю, ни через месяц.

— Нужно ехать к Ханалы-хану, — предложил на маслахате Оразменгли.

— Если Махтумкули у хана в плену, нам не вернуть шахира. Если же хан ничего не знает о похищении, то, возможно, тоже примется искать, но не ради геркезов.

Так сказали старейшины и решили послать к кызылбашам соглядатаев.

И еще месяц прошел: разведчикам удалось побывать во дворце Ханалы-хана, они узнали, что хану ведомо про исчезновение шахира, нукерам приказано ловить разбойников и спрашивать о Махтумкули.

И опять собрали маслахат.

— Время уходит, а мы все чего-то выжидаем! — сказал Шарлы. — Нужно собраться всем гокленам и облазить горы, чтоб ни один разбойник не ушел.

Все роды гокленов прислали своих воинов. На помощь пришли два сильных отряда йомудов. Во главе войска встал вернувшийся из очередного похода караванщик, друг Махтумкули Гюйде.

В это время умер старый Языр-хан. Умирая, он напомнил гокленам их полусерьезный, полушутливый договор с Махтумкули: "Попавший в беду пусть даст о себе весть письмом на сбруе коня".

Стали приглядываться не столько к каждому проезжему, сколько к его лошади.

17

Махтумкули жил у разбойников, в горах, в хорошо укрытой от глаз пещере.

Это была вольная, волчья стая, без роду, без племени. Украли Махтумкули, чтоб взять за него большой выкуп, но курбаши был умен и осторожен.

— За Махтумкули мы всегда возьмем добрую цену. Его можно продать падишаху Ирана, можно продать любому хану или геркезам, но не сразу. Сейчас потеря шахира для гокленов как собственная рана. Выкуп нам дадут, какой только попросим, но потом выследят и отомстят. К тому же нам выгодно держать у себя человека, у которого золотые руки.

А Махтумкули, верно, не скучал в неволе. Взялся починить и украсить сбрую для лошадей разбойников. По вечерам у огня он играл на дутаре, пел свои песни или слушал сказки. Атаман был великий охотник рассказывать.

Однажды, после удачного ограбления мешхедского купца, после сытного пира курбаши сказал:

— Сегодня я добрый. Слушайте мою любимую сказочку… Одно было, двух не было[57], жил старый человек. У этого человека был сын — сам с вершок, борода в два вершка.

В один из дней узнал сам с вершок, борода в два вершка, что есть у отца невостребованный долг.

— Отец, кто твой должник? — спрашивает.

— Ах, сынок, сам дэв нам должен. С него не получишь, — ответил отец.

— Ну, это мы посмотрим!

Сам с вершок, борода в два вершка свистнул своей собачке и пошел с ней к дэву.

Встретился им по дороге волк. Мальчик натравил на него свою собачку:

Мой пес! На волка налети! Ату! Ату! Ату!

Не разрывай, а проглоти! Ату! Ату! Ату!

Собачка проглотила волка. Пошли дальше. А навстречу им шакал.

Сам с вершок, борода в два вершка натравил собачку на шакала:

Мой пес! На зверя ты не лай! Ату! Ату! Ату!

А на́летай и не зевай! Глотай его! Глотай!

Собачка проглотила шакала. Пошли дальше. Преградила им путь река.

Натравил мальчик собачку на реку:

Мой пес! Еду свою запей! Ату! Ату! Ату!

Ты реку вылакай скорей! Ату! Ату! Ату!

Собачка вылакала всю воду, перешли они реку посуху и добрались до логова дэва. Увидал сам с вершок, борода в два вершка дэва, поприветствовал его.

— Не так бы поздоровался, я разорвал бы тебя пополам, а проглотил разом! — прорычал дэв, но мальчик сказал ему:

— Оставь свои отговорки! Верни два гроша, которые должен моему отцу.

Рассмеялся дэв и бросил мальчишку и его собачку в курятник.

— Пусть вам куры глаза выклюют!

Мальчик в курятнике тотчас приказал собачке:

Пес мой, времечко настало!

Выпускай скорей шакала!