Сам с вершок, борода в два вершка вышел из курятника и явился к дэву.

— Отдай два гроша! — кричит.

Дэв схватил мальчишку и его собачку и бросил в овин.

— Пусть вас овцы затолкут!

Мальчик в овине тотчас приказал собачке:

Смотри, мой пес, овечек сколько!

Ату! Пускай на жирных волка!

Собачка отрыгнула волка. Тот несколько овец съел, остальных перекусал.

Сам с вершок, борода в два вершка забрался на крышу логова дэва и закричал:

— Лучше отдай два гроша, не то пеняй на себя!

— Я тебя съем! — заревел дэв и стал точить зубы.

Мальчик тотчас приказал собаке:

Пусть прольется вновь река

И утопит должника!

Собачка выпустила реку, дэв стал тонуть и завопил:

— Ой, погоди! Верну долг! Верну!

Сам с вершок, борода в два вершка сказал своей собачке:

Пока пусть спрячется река.

Мы напугали должника!

Собачка снова проглотила реку, и дэв вручил мальчику ключ от своей сокровищницы:

— Возьми, сколько унесешь!

Сам с вершок, борода в два вершка отворил дверь сокровищницы и сказал собачке:

Как поступить нам, мой пес, с должником?

Ату! Проглоти казну целиком!

Собачка проглотила все сокровища, и сам с вершок, борода в два вершка отправился домой.

По пути собачка выпустила реку в прежнее русло, а дома — и казну дэва.

— Вот и вернулся твой долг! — сказал отцу его сын, который был сам с вершок, борода в два вершка.

Тут и сказке конец.

И обратился курбаши к Махтумкули:

— Вот, шахир, тебе бы такую собачку?

— А на что она мне? — удивился Махтумкули.

— Как на что? Приказал бы ей проглотить нас, взял бы наши богатства, вернулся в свой аул и зажил бы как хан.

— Мне у вас хорошо, — признался Махтумкули. — У меня есть любимая работа, которой занимался еще мой дед. Я дышу синим воздухом гор. Смотрю из вашего орлиного гнездышка на весну. Она бушует в долинах и с каждым днем все выше и выше взбирается по горным кручам. Мне кажется, что я первый раз в жизни отдыхаю ду́шой.

— Но разве ты не боишься, что мы можем убить тебя?

— Я уже не боюсь смерти. Нет, я не стар, но успел повидать и пережить столько, что этого хватило бы на десяток жизней.

У курбаши желтые глаза засверкали зелеными огнями.

— Вот смотри, — сказал он, достал с груди жемчужное ожерелье, подвел Махтумкули к потайному выходу из пещеры и бросил ожерелье в пропасть. — Видишь, как я ценю все эти побрякушки. А теперь становись лицом ко мне, спиной к пропасти.

Махтумкули встал. Курбаши вытянул из-за кушака пистолет и выстрелил.

Пуля свистнула возле головы шахира.

— Теперь я вижу, что ты и вправду смелый человек, — сказал курбаши, — может, споешь нам что-нибудь?

Ту, в чьих глазах небесное свеченье,

Встречал ли ты мою царицу красоты?

В день радостной весны иль светопреставленья

Встречал ли ты мою царицу красоты?

— Даже в голосе нет дрожи! — удивился курбаши. — О тебе говорят правду: ты — великий человек, Махтумкули. В один прекрасный день я возьму за тебя большие деньги.

Прошла еще неделя, и курбаши стал мрачен: не вернулся один из его лазутчиков.

— Махтумкули, — подступился к шахиру курбаши, — я слышал, ты владеешь даром предсказывать будущее. Скажи мне, что ты предчувствуешь?

Махтумкули отложил уздечку, взял дутар и погрузился в думу. Вдруг в глазах его затеплилась радость. Радость разрасталась, и, счастливый лицом, он запел:

Слились в один поток йомуды и гоклены;

Где тот кончается поток, — не различить!

Даштидахан [58] залив, упорны, неизменны,

Идут! Не счесть их троп, дорог не различить!

Коль двух стравить орлов, свирепой будет схватка;

Утесы сдвинутся, хребтов сместится кладка;

Живого схватит труп; все будет смутно, шатко:

Где лев и лань, где зуб и рог, — не различить!

Трех тысяч воинов горят мечи и латы.

Угроза крепостям — несчетные лопаты!

Сало́ров и теке́ мчит с юга вихрь крылатый;

Пять, сто врагов сразит клинок — не различить!

Перед Махтумкули — Али ведет сраженье!

"Сдаюсь!" — вопят враги, но нет им снисхожденья!..

— Это просто стихи, а не предсказанье! — поморщился курбаши. — Может, ты по руке можешь гадать?

— Нет, курбаши, я не гадалка. Я могу предсказать судьбу народа, но сегодня ли тебе отсекут голову пли завтра — не знаю.

— А ты думаешь все-таки отсекут? — Курбаши потрогал ладонью свою крепкую шею.

— Так ведь работа у тебя такая! Сначала — ты, потом — тебя.

— Это верно, — засмеялся курбаши и решил: — Будем уходить отсюда. Потом вернемся. Гоклены рыщут по горам.

Но в тот день вернулся пропавший лазутчик. Под ним убили лошадь, и ему пришлось идти пешком.

— А я уж бежать из такого гнездышка собрался! — шумел курбаши, устроив пир в честь лазутчика.

Спать завалились разбойники поздно, а проснулись поутру от щекотки: в горло каждого упиралась сабля.

— Приветствую тебя, Махтумкули! — склонился над поэтом Гюйде. — Народ благодарит тебя за письмо. Если бы не оно, не сыскали бы тебя, Махтумкули. Да ты — на цепи!

— Это только на ночь, — сказал шахир. — Ключи возьми у курбаши.

— Ключи! — гаркнул Гюйде и ткнул курбаши сапогом.

— Гюйде, друг мой! Умерь свой гнев. Со мной здесь обращались неплохо.

— О каком письме ты говорил? — спросил курбаши у Гюйде.

— О том, которое послал нам шахир.

— Это ты предал нас! — закричал курбаши, сверкнув глазами на своего лазутчика.

— Не шуми! — засмеялся Гюйде. — Твой аскер не виновен. Письмо нам передал его убитый конь.

— Конь?

Гюйде снял с Махтумкули цепь, и шахир взял уздечку, над которой он трудился еще вчера.

— Читай на бляшках.

— "Возле пятой вершины к югу от Сонгы-да́г", — прочитал курбаши. — Сколько же ты писем таких написал, шахир-умелец?

— Каждый конь твоих джигитов, курбаши, был письмом.

— Да, ты много трудился, шахир. Меня изумляло твое усердие. Неужели и на сбруе моего коня такое же письмо?

— Ты первый получил нарядную сбрую.

— Да, Махтумкули! Я посчитал твое предсказание за пустые горделивые стихи. И наказан.

18

Махтумкули стоял на холме, в лучших одеяниях, с неизменным своим дутаром. По