— Можно дом посмотреть?

— Пойдем, — сказал Спиридон, — все тебе покажу, и дом, и комнату твою, и двор. С конем своим познакомлю.

Вацлав возвращался домой так же, как и приехал — на извозчике. Обратная дорога показалась ему быстрее, конь попался резвый. Всю дорогу он был погружен в свои мысли, а ближе к Благовещенску загляделся на вид, который открывался справа от дороги, даже хотел попросить извозчика ехать помедленнее.

И в самом деле вид был потрясающим, как в сказке. Значительно ниже дороги располагалось поселение, и окна домов его ярко освещались золотисто-розовыми лучами заходящего солнца. И над всеми жилыми постройками простиралось бесконечное небо с необыкновенными облаками.

Вацлав смотрел на эти резко очерченные облака, сквозь которые струились лучи заходящего солнца и стекали на крыши домов, старался запомнить все увиденное до мельчайших деталей, чтобы нарисовать потом. Хотя могут ли сравниться краски природы с моими красками? — сокрушался в нем художник.

В этой поистине сказочной обстановке вдруг понял он, что счастье вполне еще возможно, оно совсем близко, даже ощутимо! Он точно будет счастлив, только теперь уже навсегда! И правду говорил великий Пушкин — в любом возрасте мы покоряемся любви! Ярчайшие краски необыкновенной деревни захватили его без остатка, они пританцовывали перед его внутренним взглядом и приговаривали: счастье близко, счастье навсегда!

Глава 9. Школа искусств

1880 год

Вацлав толкнул тяжелую дверь и оказался на первом этаже длинного двухэтажного здания. В эти утренние часы детей еще не было, они приходили заниматься искусством во второй половине дня, да и вообще, пока он искал кабинет директора, никого не встретил.

В кабинете директора сидел пожилой седовласый господин в коричневом сюртуке и что-то писал.

— Доброго здоровья, Егор Кузьмич, — сказал Вацлав, входя в кабинет.

— О-о, — радостно привстал со своего стула директор и протягивая руку, — здравствуйте, прошу вас! Романовский, кажется, Вацлав?

— Он самый.

— Ну как устроились у нас, как дела?

— Нормально, отстроились уже, живем с женой и тремя ребятишками, все хорошо.

Не будет же он распространяться о том, что жена каждый день выматывает ему душу. С того самого дня, как Вацлав объявил о переезде из Благовещенска в Ивановку, не было у него спокойной минуты. Беата орала, что нормальные люди из города в деревню не переезжают, что она давно ко всему привыкла, а теперь ее ждут перемены, что детям на новом месте не понравится. Но детям прежде всего не нравились ежедневные ссоры родителей, младший Стефан захлебывался в истериках, а старшие по углам плакали, не понимая, что за переполох творится в доме.

С постройкой избы действительно все обернулось наилучшим образом. В селе было принято строить всем миром, поэтому общими силами справились, и ушло на все про все не больше двух недель.

— Хозяйством буду заниматься, луга себе уже присмотрел, — сообщил Вацлав, — раза три в неделю буду к вам приходить, учить детей рисованию. Если возьмете, конечно. Я не для заработка стремлюсь к этому.

— Понимаю, — улыбнулся Егор Кузьмич, — у нас все учителя работают не из-за заработка, но деньги получать за свой труд вы все равно будете, это не обсуждается. А у нас в Ивановке все луга почему-то у выходцев из Польши. Геевские луга есть, Неженские. Теперь вот будут и Романовские луга.

— Романовские луга — красиво звучит. Я, кстати, принес свои рисунки, как обещал, — Вацлав положил на стол альбом, — чтобы вы убедились в моих навыках.

— Боже мой, — не сдержал директор искреннего восхищения, рассматривая работы, — а вы рисуете бесподобно! Вы правы, Вацлав, такими знаниями просто необходимо делиться. Я вас оформлю на работу, составлю расписание, по которому вы будете вести занятия. Только у меня к вам небольшая просьба.

— Какая?

— Видите ли, дети должны вас называть по имени-отчеству. Ваше имя для русских звучит странно. Не принять ли вам для занятий русское имя, к примеру, Григорий Иванович или что-то наподобие?

— Да как же это, для всей деревни я буду Вацлавом, а для своих учеников Григорием Ивановичем? Путаница получится. Да и в наших краях есть поляки кроме меня, как-то же люди их имена произносят…

В этот момент открылась дверь и вошла… она, самая любимая и самая обиженная Вацлавом женщина.

— Проходите, Аглая Всеволодовна! — привстал на стуле директор. — Проходите, познакомлю вас с новым учителем рисования!

Вацлав пронзительно смотрел на нее снизу вверх.

Аглая вдруг покраснела, неловко стала поправлять оборки на платье, потом прикрыла лицо руками и стремительно вышла, а вернее сказать, выбежала.

Егор Кузьмич шмякнулся обратно на стул. Мужчины недоуменно посмотрели друг на друга.

— Не понимаю, что это с ней, — пробормотал директор, — да вы не обращайте внимания, пожалуйста. Она обычно женщина спокойная, доброжелательная, работу свою любит, но натура творческая, истерическая, — он развел руками.

— Ладно, когда можно будет узнать расписание? — спросил Вацлав.

— Да я прямо сейчас составлю, минут через десять скажу вам, когда приходить на занятия. А вы пока сходите, посмотрите свой кабинет, он на втором этаже.

На втором этаже раздавались негромкие звуки фортепиано, и Вацлав пошел прямо туда. Открыл дверь и опять увидел Аглаю. Она сидела за инструментом и с печальным видом что-то наигрывала. Услышала шаги, увидела вошедшего и быстро захлопнула крышку фортепиано.

— Откуда ты взялся, зачем пришел?

Вацлав подбежал к ней, опустился на колени и крепко обнял. Под платьем угадывалось такое родное тело, и мягкие нежные руки невольно обнимали его в ответ.

— Уходи, слышишь, — бормотала Аглая, по щекам текли слезы, в глазах металась обида, но в самой их глубине угадывались искры бесконечной любви.

Вацлав припал губами к ее рукам, потом начал целовать губы, щеки, шею. Ощущение близкого счастья, как молния, пронзило все его естество. Как будто он опять попал к себе домой после долгой дороги, как будто в солнечной ладье заскользил посреди облаков.

— Ты опять меня бросишь, — рыдала Аглая, — ты опять сбежишь.

— Нет, —