Хотя, зная Олечку… Она ведь может и выписать девчонку. В эти времена существовал закон — если человек не живет в квартире, то его полагалось через полгода выписать.

Покачиваясь и держась за перила, Олечка с трудом поднялась. Сделала пару неверных шагов и опять чуть не грохнулась.

Я с отвращением наблюдала, как она, пошатываясь и чуть не падая, спускается и подходит ко мне.

— Эй, тебе туда, — я красноречиво указала ей путь — вниз по лестнице.

Но она все же приблизилась и бухнулась передо мной на колени.

— Альбина, ну прости ты уже меня! — вцепилась она в край моего платья, а я с брезгливостью пыталась ее оттолкнуть. — Прости! Ну хочешь, я Димке всю правду расскажу? О том, как обманула его и тебя?

— Так ты до сих пор этого не сделала?

Ну и мразь же эта Олечка!

— Да, я слабая женщина! Я так хотела импортных шмоток! Так хотела пожить по-человечески! — рыдала она. — Ну, почему все самое лучшее всегда доставалось тебе?

— Получила свои шмотки? — мне наконец удалось оторвать ее от своего платья. — А к моим не прикасайся, поняла?

Мне все же пришлось, превозмогая брезгливость, положить ее руки на перила и помочь спуститься до выхода из подъезда.

Пошатываясь из стороны в сторону, спотыкаясь на каждом шагу и чуть не падая, она пошла, не оглядываясь, в сторону Давыдова.

Я проводила ее взглядом и собралась идти в свой подъезд.

Непривычная тишина царила на улице. Только теперь я заметила, что во дворе полно людей, и все они, как в немой сцене, застыли на своих лавочках и с нескрываемым любопытством смотрят на меня. Неужели люди узнали Олечку через столько лет? И получается, все они в курсе, как она поступила с Альбиной.

Может, конечно, и не все. Но те, кто знает, наверняка перешептывались с теми, кто пока не в курсе, пока я тут ее выводила из подъезда и направляла в сторону Давыдова.

Мне стало так неуютно под этими взглядами! Наверняка все они ждали представления — как я начну драться с сестрой, выяснять отношения, лаяться на всю улицу. Наверняка сейчас высматривают на моем лице следы истерики и вселенской обиды.

Мне стало так неуютно под этими взглядами! И я молча пошла в подъезд — забирать сетку с продуктами и идти в квартиру.

Глава 12

Вернувшись в прогулки, Ритка похвасталась новой книжкой:

— Смотри, что мне деда купил!

— «Чехов, „Юмористические рассказы“, — прочитала я на обложке, — так тебе такое рано, наверно. Ничего не поймешь.

— Продавцы так же говорили, — дед повесил свою кепку на крючок и снял ботинки, — но сегодня у них ничего детского не было.

— Так, может, проще ее в библиотеку записать? Я тут видела недавно вывеску «Детская библиотека».

«А дед смотрит на меня как-то странно», — заметила я. Наверняка клуши у подъезда уже донесли, что Олечка приходила, пьяная.

Я дождалась, пока домочадцы пообедали после прогулки, и завела разговор с дедом.

— Тебе уже сказали, что Олечка приходила?

— А откуда ты знаешь? — удивился он.

Я усмехнулась:

— Да как тут не знать? Они же все свои дела забросили и смотрели, затаив дыхание, как я ее пьяную вывожу из подъезда!

— Не думал я, что она пить начнет, — дед расстроенно покачал головой, — она же вообще не пила!

— Ой, да ты когда ее в последний раз видел? Когда ей восемнадцать лет было?

— А что, у нее и правда ноги заплетались?

— Правда. Она была пьяная, как грязь. Я даже беспокоилась, как до дома дойдет.

— Ну, может, она не каждый день такая, — выразил надежду дед. — Может, случилось чего, да с горя и…

— У нее это давно случилось, — быстро сказала я, — как раз, когда она чужого жениха на себе женила.

Ох, вот что значит собственные дети! В глазах деда сплетались воедино и сочувствие к Альбине, и жалость к Олечке.

— А мне тут идея такая пришла, — решила я поделиться. — Вариантов удержать новую квартиру не так уж много. И один из них такой. А что, если прописать сюда Олечку с Димочкой?

— В смысле? — непонимающе уставился дед.

— Ну, мне в райисполкоме подсказали, что можно так сделать. Прописать их, чтобы тебе не подселили никого. А потом потихоньку их выписать.

— Подожди, а они согласятся? Сейчас они где живут?

— У родителей Димы.

— А, — задумался дед, — так, значит, им тоже должны квартиру дать. А если они здесь пропишутся, то ничего им не дадут.

— А какая им разница, здесь жить, в четырехкомнатной, или в новой? Как я поняла, им на двоих светит лишь однокомнатная!

— Разница большая, — возразил дед, — вон, у Кирилловых со второго подъезда, знаешь, как было? Почти как у нас. Ромке квартиру давали, а мать одна оставалась в трехкомнатной. Так тут же пришли из райисполкома — решать, в какой комнате Степановна останется, а в какой подселенцы жить будут.

— Да ты что! — ахнула я. — Вот так сразу?

— Ну, и тогда Ромка начал звонить брату своему. Да ты его помнишь, Виталька, высокий такой.

Я на всякий случай кивнула, мол, помню.

— А Виталька с семьей живет в двухкомнатной в поселке Дунай. Ну, Ромка ему и говорит: так, мол, и так, у тебя есть возможность переехать в город, в трехкомнатную. Давай, срочно приезжай и здесь прописывайся. А то к нам уже приходили насчет подселения.

— И что Виталька? Наверно обрадовался?

— Кого? — дед аж присвистнул. — Виталькина жена уперлась, и ни в какую. Не хочу, мол, с твоей мамой жить, старухины закидоны терпеть, да еще и ухаживать за ней. И встречное предложение выдвинула.

— Какое, интересно?

— Она сказала, мол, мы согласны переехать в ту отдельную, которую вам дают. А с мамой вы сами оставайтесь.

— Вот же хитромудрые какие люди! И что Ромка?

— Да что, не знаешь разве? Отказался от новой квартиры, и так здесь и остался.

— То есть потерял новую квартиру, — задумчиво произнесла я. — Знаешь, а ведь совсем скоро квартиры давать от государства не будут.

— С чего