Юрий впервые допустил, что стоит переманить у «Русской легенды» и одноглазого уродца. Ну и что с того, что он крупно должен Лаврентьеву? Уродец очевидно влюблен в Егорову, это только слепой не заметит. Если она поманит, он побежит за ней и будет служить, как покорный пес. Но и угрозой при этом не станет, так что Юрий выигрывал при любом раскладе.

Наконец наваждение сказки оборвалось, показ закончился, и над Красной Площадью грозовым рокотом пронеслись аплодисменты. Модели замерли на подиуме, утонченные, яркие благодаря каменным цветам. Между ними уверенно прошел Толи Арден — как проходил уже десятки раз, он умел держаться на подиуме королем.

Рядом с ним смущенно шагала Егорова, которой опыта как раз недоставало. Но это можно было исправить, конечно. Лоск нарабатывается.

Арден традиционно поблагодарил всех, кого только смог вспомнить. Егорова была не так многословна, ее голос и вовсе дрожал от волнения:

— Я бы тоже хотела сказать спасибо всем, но особенно — человеку, без которого сегодня ничего не получилось бы. Этот человек мне очень дорог, и я… Я его люблю.

Вот даже как, она решила зайти с козырей? Умно.

Юрий усмехнулся, начал подниматься с кресла — и в этот миг заметил, что Егорова пошла не к нему. Она направилась к боковой части подиума и протянула руку одноглазому уродцу, вмиг побледневшему и какому-то жалкому. Она что-то сказала ему так, что услышал только он. Определенно позвала за собой, он попытался отказаться, но Лаврентьев бесцеремонно толкнул его локтем в бок, вынуждая подняться.

Уродец поднялся, но двигался он скованно, будто и сам не мог сообразить, сон это или реальность. А вот Егорова, чтоб ее, ни в чем не сомневалась. Она вывела его на подиум, под прицелы десятков камер, туда, где должен был стоять сейчас Юрий, и поцеловала у всех на виду.

Не для шоу, как ни странно. Юрий глазам своим не мог поверить, но это уродство она целовала как человека, которого действительно любят.

* * *

Отстраняясь от него, Лана чувствовала, как он дрожит. Он, такой сильный и так много прошедший, лишь перед нежностью становился слабым. Поэтому она и не отпустила его окончательно, продолжила обнимать, словно защищая от толпы. Она знала, что дрожь заметила только она. Перед всеми остальными Павел держался неплохо, словно и вовсе не волновался.

— Ты сама не понимаешь, что делаешь, — прошептал он, глядя только на нее.

— О, я как раз знаю, — улыбнулась Лана. — Был только один способ пробиться через ту невероятную стену предубеждений, которой ты себя окружил. Но теперь-то ты видишь? Я не стесняюсь быть с тобой. Я хочу быть с тобой.

— Ты можешь пожалеть об этом…

— Боже, ну пожалею — скажешь мне ворчливо «Я же говорил!» Но что-то мне подсказывает, что не пожалею. Да, я не любила тебя десять лет, но я буду любить тебя дальше. Смирись, ты от этого уже не убежишь! Оставь мне свободу любви, я сама решу, что с ней делать.

— Знаешь, что… Убегать я, пожалуй, устал.

Он наконец-то поцеловал ее сам, и это оказалось на удивление приятно — до мурашек, до тепла, расцветающего в груди, до веры в то, что все действительно будет хорошо.

А толпа не ужасалась выбору Ланы, толпа ликовала рядом с ними, мир был прекрасным и свободным от прошлого, и вокруг них цвели в камнях вечные цветы.