настороженным зверем. За проект, как бы иронично это ни звучало, она не беспокоилась. Толи Арден принял всю коллекцию украшений, он не допустит, чтобы такое грандиозное шоу сорвалось. Так что все мысли Ланы были теперь направлены на того, кто стал главной жертвой этого скандала.

Он ведь только притворяется непробиваемым, на самом-то деле… У таких, как Павел, и выбора большого нет: либо сломаться сразу, либо противостоять всему миру. Не давать над собой смеяться, не жаловаться, не просить о помощи. Нести свое прошлое, как крест, не разделяя его ни с кем. Это сложно при любом раскладе, а уж когда это прошлое вдруг вырывают у тебя и швыряют миру, увеличивая его вес в сотни раз…

Лана с таким бы не справилась. И она была не уверена, что справится он.

Добравшись до ювелирного дома, она первым делом бросилась в знакомую мастерскую, но там ее встречала лишь закрытая дверь. Лана даже не удивилась, она и не ожидала, что он захочет переждать бурю здесь. Был только один человек, который точно знал, где он теперь затаится.

Она опасалась, что Лаврентьев тоже разберется, кто за этим стоит, и свяжет вину с ней. Однако, даже если он так думал, он не отказался принять Лану. Когда она вошла в его кабинет, он не пытался сделать вид, что работает. Чувствовалось, что и его трясет от всего случившегося.

— Знаете уже? — коротко спросил он.

— Знаю, конечно. Где Павел?

— Это не важно. Нам нужно обсудить общую коммуникационную стратегию, Арден уже едет сюда. Естественно, все, что связано с уголовщиной, мы опровергнем сразу — Романова я вытащил вполне легально. Чуть больше времени займет восстановление репутации…

— Вот это как раз не важно! — перебила его Лана. — Где Павел?!

Лаврентьев вскинул на нее гневный взгляд, он не привык к тому, что его перебивают столь нагло и бесцеремонно. Но, видно, было на ее лице что-то такое, что заставило его отложить упреки и ответить неожиданно спокойно:

— С ним все в порядке.

— С ним не все в порядке. Ни с кем бы не было в порядке после такого! Мне нужно поговорить с ним.

— Если бы он хотел поговорить с вами, он бы вам позвонил, Светлана.

— Ага, это как с утопающими: кто-то орет, умоляя о помощи, а кто-то тихо тонет. Вы ведь и сами знаете, что он не позволит себе показать слабость.

— Это его дело.

Лаврентьев вроде как должен был заботиться о нем — это все-таки его воспитанник, не чужой человек. Возможно, он и сейчас был уверен, что заботится. Но его тупое упрямство оказалось непробиваемым: сколько бы Лана ни билась, нужный ответ он ей так и не дал. Он лишь подтвердил, что Павел не в своей квартире, но это она и так знала, там сейчас журналисты наверняка ползают, как тараканы.

Он не примет такое внимание, нет, он где-нибудь укроется… Вопрос только в том, где.

А еще — в том, не погубит ли его это одиночество, продиктованное исключительно благими намерениями.

* * *

Эдуард прекрасно знал, что он виноват. Несмотря на то, что многое сделал правильно — все равно виноват.

Пацана нужно было забирать раньше. Сразу после того, как умер Сашка… Нет, еще не тогда. Как только в доме появился тот упырь. «Отчим» — это просто слово, просто юридическая роль. Оно вовсе не подразумевает заботу и защиту.

Этот человек не понравился Эдуарду сразу, при первой же встрече. Но это не давало ему никаких прав вмешиваться в чужую жизнь. Павел был под опекой родной матери, разве этого недостаточно? А она обожала своего нового мужа и не сомневалась, что он сделает ее и сына счастливыми. Эдуард предпочел поверить в это. Принять ее версию было не так уж сложно: он жил далеко и не видел, что там творилось день за днем.

Конечно, он приезжал, пусть и редко. Конечно, видел, что пацан покрыт синяками. Он спрашивал об этом самого Павла, но тот вполне бодро заявлял, что упал или подрался с мальчишками. В школе это подтверждали: парень был буйный и умел постоять за себя. Он не выглядел забитым и зашуганным. Никто и предположить не мог, что с ним творится. Ну, или не хотел предполагать.

Уже потом, когда все закончилось, Эдуард не раз спрашивал его, почему он не пожаловался и не позвал на помощь раньше.

— Мать не хотел оставлять, — наконец пояснил Павел. В первый год после возвращения из клиники он вообще отказывался это обсуждать, а потом потихоньку начал. — Она бы от него не ушла, а он бы ее убил, если б больше не смог на меня срываться.

— Она была дура, если согласилась на такое! — вспылил Эдуард.

— Вот видишь? Поэтому я и не сказал тебе. Ты бы не стал ее спасать, только меня.

— Но я же прав!

— Ты прав, — кивнул тогда этот тощий пацан, глядя на Эдуарда единственным глазом глубокого старика. — Она дура. Но она еще и моя мать. Я не мог уйти.

Жаль только, что такая семейная преданность была свойственна не всем. Когда его мать, тоже получившая свое в тот страшный день, очнулась в больнице и узнала, что ее возлюбленный умер, она заявила, что нет у нее никакого сына. Время должно было вправить ей мозги, но не вправило, с тех пор она ни разу не поинтересовалась судьбой Павла. Эдуард тогда хотел ее засудить — было, за что, но пацан его отговорил.

С тех пор он многое пытался сделать, чтобы исправить свои ошибки. Жаль только, что все исправить нельзя. Повязка на лице мальчишки служила лучшим напоминанием об этом, и Эдуарду не хотелось даже думать о душевных ранах, которые увидеть невозможно.

Он так и не узнал, что именно творилось с Павлом Романовым в том доме. Пацан не говорил, он не спрашивал. Психологи, которых нанял Эдуард, может, и знали, однако он не приставал к ним с расспросами.

А может, все подробности не выяснили даже они. Павел всегда был закрытым, это признавали все. Он выглядел вполне спокойным, будто с легкостью все пережил. Однако Эдуард не брался сказать, где заканчивается самоконтроль и начинается правда.

И все вроде как пришло в норму — а потом случилась эта история. Мерзкая, вытягивающая из недр памяти то, что хотелось закрыть там навсегда. Эдуард надеялся, что Романов отправится за помощью к специалисту, как сделал бы взрослый человек. Однако Павел предпочел снова справляться со всем самостоятельно.

Эдуард собирался уважать его волю