Что-то в этой истории не клеилось. Он не был тем страдальцем, которого она придумала. Однако не был он и тем роботом, которого пытался изобразить, потерявшим душу много лет назад. Потому что робот как раз не оставил бы здесь ни это кровавое пятно на обоях, ни напоминание о дне, когда он прошел через главную боль своей жизни… Он действовал бы практично, он провел бы ремонт. Но он ездил в родительский дом не отдыхать, это место манило его, как покинутый храм. Неужели только воспоминаниями о том дне?

Лежать и думать об этом больше не было сил. Она выбралась из постели и покинула комнату. Лана двигалась тихо, не включала свет, она не знала, куда ей идти, но не хотела будить Павла из-за своей непонятной прихоти.

Однако очень скоро выяснилось, что будить его не нужно — он и так не спал. Дверь в его спальню оказалась открыта, а за дверью горел свет — неяркий, похоже, от настольной лампы. Заинтригованная этим, Лана подошла ближе, тихо постучала пальцами по дверной раме.

— Павел, вы здесь? — спросила она.

Ответа Лана не получила, но не потому, что он уснул, а потому, что в комнате его не было. Он даже не ложился, кровать осталась застеленной. Похоже, он только что вышел — то ли на кухню, то ли в туалет, это ее не волновало. Лана еще от двери заметила то, что мгновенно завладело ее вниманием, заставило подойти поближе, чтобы рассмотреть получше.

Вся стена комнаты была увешана картинками — распечатками, вырезками из газет, фотографиями. Все это было закреплено без рамок, просто кнопками на старом дереве, и повсюду была она. Лана. Статьи о ней — еще с тех времен, когда она устроилась работать в «Вирелли» и стала демонстрировать первые значимые результаты. Ее фото из соцсетей. Снимки, сделанные уже в дни работы в «Русской легенде». Перед Ланой были даже не месяцы ее жизни — годы!

— Неловко получилось, — прозвучал привычно спокойный голос из-за ее спины.

Лана резко обернулась, настороженная, готовая ко всему. В какой-то момент ей показалось, что перед ней все-таки безумный сталкер. Он сошел с ума в этом доме и заманил ее сюда, он действительно псих, и та кровь на стене принадлежит вовсе не его отчиму, а новым жертвам…

Однако эта иллюзия развеялась сама собой. Перед ней по-прежнему стоял знакомый ей Павел Романов, спокойный, невозмутимый, а вовсе не волк, вовремя натянувший овечью шкуру.

— Что это такое? — пораженно спросила Лана. Да у нее самой не было столько заметок о собственной персоне!

— Это моя большая, большая беда.

— Какая еще беда?

— Я вас люблю.

И даже это он умудрился произнести ровно, обыденно, словно не было в мире факта скучнее. Лане казалось, что удивить ее еще больше просто невозможно, но он пока справлялся.

— Любите?..

И снова перед ней был непроницаемый взгляд робота — говорящего о том, что роботу просто недоступно.

— Люблю. Вы этого не помните, но мы впервые встретились десять лет назад на выставке, посвященной ювелирному делу. Тогда у вас волосы были длиннее, примерно до лопаток, и вы были в зеленом платье. Я это очень хорошо помню, странно даже. Это прозвучит непередаваемо нелепо, и, если бы мне кто другой сказал, что так бывает, я бы не поверил. Вы тоже можете не верить… Но для меня тогда все решилось в один миг. Увидел вас там, возле окна, на вас падал свет… И всё. Сразу понял, что вот это — всё. Простите, если это прозвучит пафосно до пошлости, но вы стали самым красивым человеком, которого я видел.

Она не знала, как на такое реагировать. Люди ведь так вообще не говорят! Даже если чувствуют, не признаются открыто — а он почему-то мог.

— Я, конечно, сразу понял, что мне к вам лучше не подходить, — печально улыбнулся Павел. — Ну где вы, а где я? Но я узнал ваше имя и с тех пор стал наблюдать за вами. Ничего личного, поверьте, только то, что было известно всем. Я знал о вашем браке. Знал о смерти сына. Не думаю, что это меня извинит, но никогда еще я не чувствовал себя таким беспомощным, как в эти годы. Я хотел помочь вам, но не знал, как, я просто этого не умею. Вы пропали из соцсетей, отовсюду, и я не имел права лезть в вашу жизнь…

— Вы не могли меня любить! — наконец опомнилась Лана. — Вы меня даже не знали как человека!

— Разве? А разве каждая ваша работа не была историей о вас?

Ей и теперь хотелось возразить, доказывая, что это бред. Но пришлось прикусить язык, когда она вспомнила, как точно он воплотил «Глицинии» — да и все остальные ее работы.

Это было ненормально, странно, но… Что вообще правильно в любви? Ведь если предположить, что он сказал правду сейчас, многое в его поведении обретало смысл. Желание держаться от нее подальше, стремление не касаться того, что мечтаешь получить — и никогда не сможешь… Его «болезнь» после того, как везде и всюду объявили о ее романе с Юрием Охримовским. Его спокойствие в момент, когда нужно было рискнуть жизнью, чтобы помочь ей.

Но даже если это было правдой, правда все равно оказалась пропитана безумием.

— Если вы действительно меня любите, почему не сказать об этом? Зачем держаться подальше? Я ведь имею право знать, в конце концов!

— Потому что ничего хорошего я вам дать не смогу. Вот поэтому вы вообще не должны были знать об этом. У вас большое будущее, Светлана, я в это верю. А в таком будущем не обойтись одними лишь профессиональными моментами. Нужно, чтобы о вас говорили, на вас смотрели. Чтобы рядом с вами был правильный человек, с которым вас бы называли красивой парой.

— Но любовь же так не работает!

— Она вообще не работает, когда она односторонняя.

Лана сделала несколько шагов к нему, остановилась прямо перед Павлом — так близко, что почувствовала, как он напрягается. И все же он не уходил от нее, только не в этот раз. То ли не мог, то ли хотел покончить со всем, раз уж правда открылась не вовремя.

— А кто вам… да к черту эти условности, надоело уже! Кто тебе сказал, что она односторонняя?

Лана прижалась к нему, закинула руки ему на плечи, не отрывая взгляд. Ему нужно было двинуться совсем чуть-чуть, чтобы поцеловать ее, голову