— То, что именно ты предложил мне этот дом совершенно бесплатно или то, что ты ночевал здесь прошлой ночью?

— Ты моя девушка. Ты во всеуслышание заявила это сегодня на полгорода.

— Да, но я не помню, как я продавалась в рабство, и ты меня купил. Черт, а в каком мы веке, дорогой?

— Не буду спорить с тобой. Но… — Всеслав прижал ее к стене, слегка, но так, чтобы она почувствовала его силу и, скользнув шершавым подбородком по ее щеке, прошептал, — хоть мы и равноправные партнеры, но не переходи черту.

— А я ее перешла? — Зоя почувствовала, что она дрожит.

— Нет, пока нет. И я устал, и не хочу спорить.

Зоя так и не поняла, что это было — угроза или любовная игра, или предупреждение, что ему нельзя отказывать или попытка установить какие-то правила, в этот раз она решила смолчать.

Глава 18

Николас Толм недолюбливал молодежь, его раздражали их ничем не оправданный оптимизм и уверенность в собственных силах, порой граничащая с безрассудством. Поэтому он предпочитал общение с женщинами постарше и избегал юных красоток. Щенячий восторг по поводу и без повода, капризы, и короны, которые они сами же себе и возложили на свои прелестные головки, все это настолько бесило его, что никакое очарование молодости не могло это исправить. Единственной девушкой, которой еще не исполнилось двадцати пяти, но c которой он мог вести разговор не морщась, была Паулина Доронина.

Предводительница феминисток была девушкой крупной, массивные квадратные плечи, отсутствие талии придавали ее фигуре мужские черты. Но ее глаза, большие, красивые, будто наполненные тайной мудростью, не давали собеседнику забыть о том, что перед ним настоящая женщина.

Доронина сидела в кресле слегка поодаль от единственного стола в кабинете, но приближаться не собиралась. Она чувствовала себя в обществе директора НТ-Союза комфортно и непринужденно, знала себе цену, но пока ничем не была ему обязана.

— Я не понимаю, — как будто вздыхая, произнесла она низким бархатным голосом, — зачем вам эти человекоборцы. Это даже не партия, а … я не знаю, как описать этот кружок.

— Однако, Паулина, сегодня о них шумит пресса.

— Вы лучше меня знаете, чем вызван этот весь шум.

— Да, знаю. Но, — Толм усмехнулся, услышав ее неприкрытое раздражение, — они заставляют тебя нервничать, даже это что-то да значит.

— Меня заставляет нервничать мой кот, когда объедает цветы в горшках, и что это значит?

— Не спорь, Паулина, ты ведь сама задала мне этот вопрос. Зачем человекоборцы, почему опять человекоборцы? Тебе кажется, что они постоянно путаются под ногами, и не делают ничего стоящего. Но ни ты, ни Всеслав Белик, не видите истины.

Толм постарался добавить как можно больше многозначительности в свои слова, отчего рациональная Доронина засомневалась в его адекватности.

— Зачем мы меня позвали сегодня? — спросила она в лоб, после довольно длинной паузы. — Я была уверена, что вы ищите нашей поддержки, для того, чтобы выпустить на рынок ваш экспериор.

— С этим нет проблем, его уже одобрили. Мне нужна твоя дружба с Зоей Авлот и сотрудничество феминисток с человекоборцами.

— Зачем? — Доронина, как будто взорвалась изнутри. — Боже, Николас, я с вами общаюсь, потому что у вас денег в полбюджета Южной Украины. Но сейчас мне кажется, что вы свихнулись, и мне сотрудничество с вами ничего не принесет, кроме хорошего места в психушке.

— Хочешь отдельную палату или достаточно место около окна? Я шучу.

— У вас отличное чувство юмора, про тесный союз с человекоборцами тоже шутка?

Толм встал со своего кресла и подошел к окну. Он начал свое объяснение, стоя спиной к своей собеседнице, как будто вдохновляясь видом, открывавшимся с высоты семьдесят седьмого этажа.

— Ты ведь совершенно не смущена тем, что я обращаюсь к тебе на «ты», а ты ко мне на «вы».

— Нет, — сурово вставила девушка, хотя это был даже не вопрос.

— Потому что я старше тебе, опытнее, в силу моего положения и возраста я знаю гораздо больше, чем ты. Каким ты представляешь будущее?

— Будущее? Хорошая карьера в кабинете министров, удачный брак.

— Да не твое, дуреха, — резко перебил ее Толм. — Каким оно будет для человечества.

— Хорошим, — Паулина, как будто бросила в Тома комок сублимированной желчи.

— Попробуй представить мир через пятьдесят лет.

— Мне это не интересно.

— Я сказал: попробуй представить мир через пятьдесят лет. Поубавь агрессии и подумай, как следует.

— Ладно. Медицина станет еще более эффективной, сможем выращивать руки и ноги, появятся роботы в каждом доме, летающие машины. Заселим другие планеты. Нет?

— Почему нет? Все возможно. Но ты знаешь, что об этом человечество думало еще сто лет назад. Что они будут выращивать руки и ноги, будут летать в космос по выходным на личных космолетах. Но пока нет.

— К чему все это? — Паулина была все также насторожена и мрачна.

— Человечество всегда изобретало. Всегда. Колесо, бумага, порох, ну что там еще самое известное? Нижнее белье, например. Сначала очень медленно, изобрели телегу и ездили на ней веками, до автомобиля додумались не так уж давно, в девятнадцатом веке, — Толм рассказывал медленно и вдохновенно, как будто вел документальную передачу на федеральном канале. — В конце прошлого тысячелетия стало еще интересней. Знаешь, у меня есть архивные фотографии одной моей прабабки, даже не буду уточнять сколько там «пра», она родилась в 1902 году. Она не умела читать, вместо подписи ставила крест, гордилась тем, что видела царя. Она пережила первую мировую, гражданскую революцию, работала в колхозе за трудодни. Потом началась вторая мировая. И, если, когда ей было двадцать, воевали на лошадях, то во время второй мировой — уже на танках, с неба бомбили самолеты, сводки с войны передавали по радио. После войны через десять лет их станица переросла в город. Многоэтажные дома, ездили машины, грузовики. Появились больницы, детские сады, школы. Ее внуки хорошо учились, она, кстати, так и не научилась читать. В ее квартире провели телефон. Ей подарили телевизор. Машин становилось все больше, стало тяжело переходить улицу. В двухтысячном году она подарила любимому правнуку компьютер, и через пару месяцев умерла. Она была до конца жизни в своем уме, и все эти новые изобретения только вызывали в ней интерес, а не брюзжание, как у многих стариков. Хочешь спросить, к чему все это я тебе рассказываю? А к тому, что мой прадед, теперь уже без пра, просто прадед, из всех крупных событий помнил только Третью Мировую или как ее ещё называют «Донецкая Война» и раскол Украины после нее в