Третья встреча происходила на следующий день в большом отделении почты и телеграфа в Галате. Условным знаком, указанием на время встречи, здесь служила цифра, написанная и зачёркнутая на телеграфном бланке. То, сколькими чертами она была зачёркнута, указывало на место встречи.

Документы и сообщения, переданные «птичками», были – насколько я понимаю, – важными, но не слишком объемными. Разместить их в секретных отделениях наших саквояжей и чемоданов не составило труда.

Досмотр отъезжающих каботажным рейсом из Константинополя был не особо тщательным. Везли мы традиционный набор: урюк и рахат-лукум, и в дозволенных пределах чай, кофе и папиросы. Ровно столько, сколько могут себе позволить командированные из небогатой страны.

Такой небогатой, что позволяет себе выделять миллиардный заём Мустафе Кемалю, которого уже сейчас здесь именуют Ататюрком. Ни более ни менее.

Пароход останавливался в Варне и Констанце, но мы на берег не сходили, – что там делать ночью, спрашивается? – и наутро прибыли в Одессу.

Через двое суток я уже был в Москве.

А ещё через двое, то есть с совсем небольшой задержкой от обещанного Нине срока, оказался уже в Севастополе.

Едва ли я ошибался, когда предположил, заметив её прерванное движение при встрече, что Ниночка готова броситься ко мне с объятием. Но сдержалась она.

Сдержался и я.

Однажды в Константинополе

…Вот уже пятый день подряд в Константинополе, на углу только что переименованной, а потому называемой горожанами и так и сяк улицы, у выхода её к площади Таксим, сидит небольшого роста немолодой человек в кожаном фартуке. По физиономии в запущенной рыжеватой с проседью щетине или, с не меньшей вероятностью, в несолидной пока бороде, непросто понять, кто это – турок, айсор[11], грек, еврей или араб. Но ящик со скошенным верхом и накладкой для обуви, стульчик для клиентов, разнокалиберные и разноцветные щётки, баночки крема и ваксы однозначно указывают на его род занятий.

Работает – чистит башмаки, сапоги и ботинки, – он споро и даже с некоторым шиком, хотя клиентов у него не так уж много: ещё на двух сторонах площади Таксим расположились примерно такие же чистильщики, конкуренты то есть; да и вообще в Константинополе эта братия – не дефицит.

Работает он до ранних предзимних сумерек, затем, бросив прощальный взгляд на подъезд недальнего дома, утаскивает свои профессиональные принадлежности в какой-то двор. Там, в неказистой пристройке, переодевается во вполне приличную одежду и как-то даже весь разгибается, изменяет осанку и походку, так что знакомые по прошлой жизни, окажись они в Константинополе, могли бы без труда опознать средней руки портного из Симферополя Абрама Канторовича.

На шестой день дежурства «чистильщика», некий господин в европейской, плохо (на профессиональный взгляд) подобранной одежде и жёлтых английских армейских ботинках в очередной раз выбирается из подъезда недальнего дома и наконец-то обращает внимание на состояние своей обуви.

Он пересекает не слишком оживлённую в это время улицу, подходит к чистильщику, смотрит на щётки и баночки, совершенно не придав значения тому, что традиционное «чистим-блистим» было чистильщиком сказано на чистом русском. Даже спрашивает хоть и тоже по-русски, но сомневаясь, поймёт ли вопрос примелькавшийся за эти дни чистильщик малопонятной наружности:

– Интересно, дружок, есть ли у тебя жёлтый крем для ботинок, понимаешь нет?

Но когда чистильщик поднял голову, чуть заискивающе улыбнулся и ответил с лёгкой картавинкой:

– А как же, ваше благородие, всё имеется, прям под ваш цвет, оформим в лучшем виде. – Михаил Стеценко стал присматриваться.

И спросил, будто не веря своим глазам:

– Абрашка? Канторович? Да ты ли это?

Вот тут-то Абрам Канторович поднялся, стащил с ранней седины картуз и поклонился:

– Собственной персоной, Михаил Лукич!

…На следующий день на том же месте и при тех же причиндалах, включая кожаный фартук, восседал молодой турок, инвалид Галлиполийской компании.

Севастополь. Встреча перед прощанием

– Мы наконец-то увиделись с Тамарой, и она мне всё рассказала. Про обыск и что было потом.

Нина уже свыклась с моим присутствием и пребывала в приподнятом настроении. Да и денёк выдался славный: солнечно и тепло, будто и не приближение Рождества. В Петрограде в это время если не мороз, то стылая слякоть и ледяной ветер, а здесь – голубизна бухты в обрамлении белокаменных равелинов, и голубизна открытого моря за ними.

– Слава богу, обошлось, и вам спасибо, что в милиции засвидетельствовали её личность, – продолжала Нина. – Так что только посмотрели документы, записали адрес проживания и отпустили. А что с Мари?

Не хотелось ни обнадёживать, ни сильно расстраивать Ниночку. Но и правду сказать о том, что Муравская пока что не стала давать стоящие показания о своих знакомствах среди французских офицеров и, соответственно, писать нужные нам письма, хотя и понимала, что сотрудничество с ЧК даёт ей шанс намного смягчить неизбежное наказание, – я не мог. Пришлось отделаться обтекаемым:

– Там всё несколько сложнее. Вы же знаете, что у неё с документами… Вроде уже экспертиза установила, что было до подчистки. Классово чуждый элемент – так это теперь называется. Да ещё какие-то сомнительные связи…

– Боже мой, – прикусила губку Ниночка. – Неужели её расстреляют?

– Нет, до такого не дойдёт. Не переживайте. В этом плане дело закончится благополучно, уверен. Без некоторых огорчений вряд ли обойдётся, но влиятельные люди обещали постараться, чтобы с нею не чрезмерно…

– Тогда я спокойна.

Непривычное мягкое тепло разливалось в груди от её взгляда.

– Всё у вас решается замечательно, – продолжала Нина и даже позволила себе откровенность, ожидаемую, но такую приятную: – Я благодарна судьбе за наше знакомство.

Впервые за время обеда она подняла бокал и вновь взглянула мне в глаза:

– Ваше здоровье, Алексей Степанович.

Красное каберне… Совсем не то, что «спирт из фляжки пить, трофейный».

– Можно просто – Алексей. Поверьте, я буду польщен, если мы сможем общаться как друзья, на «ты».

– Как скажете… – Похоже, Нина предпочла бы услышать нечто более значимое в ответ на свою откровенность. – Ты многое сделал, чтобы стать хорошим другом.

Я подхватил с улыбкой:

– Ты – хороший друг! – вот такую фразу мне бы приятно услышать от тебя.

Нина со смехом и облегчением повторила:

– Ты – хороший друг!

– Право же, буду носить сие звание с гордостью и честью! – сказал я искренне, но совершенно не высокопарно, скорее с чуть шутовской интонацией. – И сделаю всё, что в моих силах.

А Нина сказала серьёзнее:

– Я тоже буду рада… по дружбе… сделать для