– Ладно, на первый раз – но только чтобы! – сжалился Мортиросов.

– И начальнику я всё равно доложу, – пообещал Лиепиньш.

Разбор и подготовка полётов

Утром я провёл час в отделении милиции.

С Яковлевым переговорил накоротке; похоже, он предполагал мою причастность к ночному обыску. Но надеялся, – пока что не знал он о предстоящем переводе в ЧК, – что дело ограничится только наказанием за уголовку. Мол, не разберутся в милиции, кто он на самом деле такой. Выпытывать подробности его биографии было неуместно: излишние подозрения были мне ни к чему, тем более что в милицейской тюрьме могли оказаться его неизвестные контактёры, которые вынесут вредную информацию обо мне на волю.

С Мари, бледной и какой-то потерянной, я разговаривал немного дольше. К тому времени, переговорив со старым всезнайкой Лукьяновым, я уже знал, что в удостоверении личности Мари глазастый уполномоченный Лиепиньш обнаружил следы подчистки, и теперь эксперт выясняет, на какую фамилию оно было на самом деле выписано.

Лукьянову я говорить не стал, что знаю, какую именно фамилию обнаружит эксперт, а вот самой Муравской объяснил, что подделка документов замечена и стала главной причиной её задержания.

– Я боялась, что так и будет, – едва сдерживая слёзы, шептала Мари. – Сбежала с предыдущей квартиры, потому что там в доме начались обыски и аресты. Думала, что в квартире «своего» милицейского начальника меня не тронут, а уличные проверки – это так, уже проверяли не раз и никто ничего.

– Наказания за подделку документов избежать вряд ли удастся, – небезосновательно полагая, что Мари сочтёт это наименьшей из бед, сказал я. – Но мы приложим усилия, чтобы оно было не чрезмерно строгим.

– О, если б только за это, – переходя на французский, вздохнула Мари. – А если сопоставят мою настоящую фамилию с газетой…

– Какой ещё газетой? – воскликнул я тоже по-французски, искренне удивляясь, поскольку не знал ещё тогда о содержании всего изъятого при обыске и не предполагал, что подобный материал Мари могла сохранять.

Муравская, всё так же по-французски и шёпотом, сказала, что это за газета. И сказала, что «тот страшный армянин» – впечатлил её Гагик Мортиросов, – видел альбом с её семейными фотографиями.

– А если ещё узнают, что я работала при штабе французского экспедиционного корпуса… – продолжила Мари.

– Да откуда милиции это узнать? – получилось неискренне, но вроде убедительно. – Они же всё больше уголовкой занимаются.

Штаб французского экспедиционного корпуса… И явно не уборщицей там была Мари, с её-то биографией и знанием языка. Значит, в военном ведомстве или в Сюрте женераль наверняка сохранился её кадровый листок – или как там у них называется подобный документ. И вполне вероятно, что эффектная, артистичная и с прекрасными манерами младая вдова запомнилась галантным французским офицерам…

Надо было серьёзно подумать, что и как может пригодиться в дальнейшей работе.

А пока стоило провести её только по уголовной линии. Гагик должен был уже все изъятые при обыске материалы её и Яковлева, кроме вещдоков и удостоверений, привезти в Севастопольское уездное отделение ЧК.

По возможности старательно я объяснил Мари, какой линии придерживаться на грядущих допросах, когда экспертиза восстановит исходную фамилию на удостоверении. Посоветовал настаивать, что сама сделала подчистку документа, поскольку боялась носить фамилию офицера, казнённого во время Гражданской войны, – и ни в коем случае не упоминать о сотрудничестве с французами.

– Вы думаете, это поможет? – спросила Муравская по-русски.

– Очень надеюсь.

Не мог же я сказать Мари, что некий «общественный защитник» с неопределённым статусом сейчас же зайдёт к начгормилу Бойченко и с позиции особо уполномоченного ВУ ЧК проинструктирует, как вести и к чему привести следствие в отношении задержанной. А затем в Севастопольском уездном отделении Крым ЧК попросит Смирнова не привлекать пока Муравскую к ответственности по чекистской линии, поскольку намеревается использовать Мари в оперативной игре…

Все последующие полдня пришлось провести в оперативном отделе Севастопольского уездного отделения Крым ЧК. Сначала мы с Мортиросовым и Ломанидзе разбирали бумаги, изъятые в ходе ночного милицейского обыска. Вот тут-то я впервые увидел и семейный альбом Мари, и фотографии, иллюстрирующие боевой путь Яковлева от прапорщика до подполковника, его документы и награды. Непросто ему будет объяснять, на какого такого «однофамильца» были выписаны наградные документы и чьи ордена оказались в чемодане.

Затем посмотрели списки подозрительных лиц, выявленных по адресам и учреждениям, куда за время наблюдения совался Яковлев, и посмотрели списки установленных особ, с которыми он контактировал.

Ещё раз продумали, в каком направлении вести работу с Петровским, с тем чтобы он написал «правильные» письма в Константинополь.

Составили ориентировку для всех отделений ЧК по Крыму о проверке по агентурным и регистрационным документам лиц, имевших контакты с капитаном Стеценко, и я вызвался лично отвезти бумагу Реденсу.

До вечернего поезда в Симферополь ещё оставалось время, и я, собрав вещи и достаточно щедро, хотя и без излишеств, рассчитавшись со столь удачно послужившим мне «Бристолем», отправился на Наваринскую, в дом 33.

Нина уже была в курсе событий прошлой ночи и сегодняшнего утра: Тамара Пожарова, едва выйдя из отделения милиции, позвонила Ольге Фесенко, – в квартире старшего телеграфиста был установлен телефон. Позвонила, вкратце рассказала о произошедшем и упомянула о моей миссии «общественного защитника». Не зная, конечно, что информацию об этом «слил» ей специально проинструктированный Гагик и дополнил Лукьянов. Ольга, естественно, тут же побежала всё рассказать своей подруге Нине Лавровой. Но затем прошла ещё по двум адресам, – их зафиксировал и об этом доложил агент, предупреждённый о возможности такого развития событий.

Нина, понятно, была взволнована и огорчена, хотя и не слишком удивлена произошедшим. Во всяком случае, в том, что касалось задержания Яковлева. Она, кстати, избегала называть его по имени, – наверное, не только Ольге была известна история о «добром унтере» Евгении Васильевиче. Что же касается «бедняжки Мари», то Ниночка понимала: рано или поздно женщина окажется за решёткой, поскольку – а это уже было не новостью для меня, – её удостоверение личности было несколько, всего-то на две буквы, подправлено. И та, настоящая Мари Муравская, генеральская дочь, смолянка, свояченица двух старших офицеров, офицерская вдова-мстительница, переводчица при штабе французского экспедиционного корпуса в Крыму, стала называться скромной обывательницей Марией Моровской, живущей частными уроками. Возможно, какое-то время это и продолжалось бы, да вот нервы у неё сдали из-за яковлевских выходок, и пожаловалась Мари тётке из жилконторы; а в результате – придирчивая проверка документов…

Разубеждать Ниночку в правильности такой версии задержания Муравской было совсем ни к чему.

Я