Н-да, от этих ясности не добьёшься. Придётся обратиться к Пожаровой.

– Тамара Павловна, что всё-таки произошло? Что за нервы наперевес?

– Вы же видите, – кивнула Тамара в сторону Яковлева. – Он не в себе. Кокаин с водкой…

– Адская смесь.

С таким уже приходилось мне сталкиваться, когда пришлось отступать от Николаева, но в арьергардном бою мы крепко потрепали отряд махновцев. И в трофейной тачанке обнаружили помимо двух цинков патронов флягу спирта и аптекарскую банку кокаина. И пятеро офицеров не удержались…

– Но – вор, негодяй, заявление… Что? Куда? Почему?

Мари отняла руки от лица и сказала звенящим от обиды голосом:

– Этот пошляк приставал ко мне с гнусными предложениями и вдобавок – обокрал!

Встрёпанный Яковлев огрызнулся, адресуясь ко мне как новому слушателю:

– Приставал? Пришла, разделась, легла – что ещё?

– Как минимум, ответное желание и недвусмысленное согласие.

Представляю, в каком состоянии был бравый «офицер и дворянин» после адской смеси. Явно не герой романа генеральской дочери, вдовы и матери убитого сына.

– А кража – что?

Муравская, немного успокаиваясь, сказала уже не сквозь слёзы:

– Я вообразить себе не могла, что он станет рыться в моих вещах! А потом, ночью, ещё и пытаться обесчестить!

– Что-то я у тебя крылышек не видел, госпожа воительница! – с издевательской гримасой бросил Яковлев. – И чести особой…

– Воительница? – перебил я Евгения.

– А как же! С пистолетом и молитвенником! Хорошо, что вовремя браунинг её из чемодана прибрал – а то бы она и меня грохнула «в порыве праведного гнева».

– И не пожалела бы! – выкрикнула Мари.

(Браунинг? Несколько неожиданно. Хотя это может упростить операцию.

Но пистолет теперь у Яковлева… Вот это плохо. В таком состоянии Яковлев может пустить оружие в ход – и сделает ситуацию необратимой.)

Тем временем Евгений продолжал, обращаясь ко мне:

– Так она ещё лучше придумала, в совдеповском духе: в милицию заявила!

– Когда у бедной женщины отнимают последнее за унцию гадкого порошка, – рассудительно сказала то ли Яковлеву, то ли мне Пожарова. – Не всегда можно предполагать воздержания от эмоциональных поступков.

А я обратился к Муравской:

– Мари, что он взял из ваших вещей?

– Ах, разве это важно? – безнадёжно махнула рукой Мари. – Я просто не могла подумать, что офицер, дворянин способен…

– Увы и ах – на многое, – это прозвучало совершенно искренне. – А уж кокаинист – тем более. Браунинг – это не его бред?

– Нет, – кивнула Муравская. – С полной обоймой. Муж научил…

– Жаль, не быть дурой не научил, – зло сказал Яковлев. – Ещё и ту хамку жэковскую припутала.

– Замолчи, пошляк! – Муравская теперь говорила без слёз, скорее брезгливо. – А вы, Алексей Степанович, ещё ему и ордерок выхлопотали.

– Доброе дело никогда не остаётся безнаказанным. Но я не знал, насколько он одержим страстью к наркотикам. А что там за история с «хамкой»?

Ни Муравская, на Пожарова не успели и рта раскрыть, как вставил своё Яковлев:

– Прошёл бы ты такое, что мне выпало, – не попрекал бы «одержимостью».

Пришлось ответить ему:

– Проходят многие, ломаются не все. А кокаин – это самоубийство. И не слишком медленное.

Муравская же ответила на мой вопрос:

– Это о домоправительнице. Она как раз пришла за деньгами – ну, я и пожаловалась. А она пообещала сейчас же заявить в милицию.

– Очень уж он ей «симпатичен», – добавила Пожарова.

На Яковлева тем временем накатила очередная фаза воздействия «адской смеси». Он плюхнулся на канапе и заскулил:

– Нет царя, нет родины, нет усадьбы… да и чести нет. Так что хоть медленно, хоть быстро… А с марафетом всё-таки приятнее.

– Вот погоди, – безжалостно пообещала Муравская, – в тюрьме тебя от марафета отучат.

– А я не дамся! – встрепенулся Евгений. – Буду отстреливаться!.. А последнюю пулю – себе!

– Ах, какие мы благородные – пока ломка не началась. – Тамара Павловна, похоже, подобные метаморфозы Яковлева наблюдала не раз.

(Ну что же, картина ясна. «Хамка», то есть домоправительница, непременно заявит в милицию – ещё бы, такой повод избавиться от негодяя, невесть как раздобывшего ордер. Пора улаживать ситуацию в наших интересах.)

– Вот что, Евгений. Вопрос не благородства, а элементарной порядочности. Пока есть только бытовые недоразумения – их, возможно, мне удастся уладить… смягчить. Но если в ход пойдёт оружие – плохо придётся всем. Невинным женщинам… и мне, кстати, – я же поручился за вас.

– Вот-вот, – подхватила Муравская. – Так что для начала верни мне пистолет.

– Нет. Это не вариант, – воспротивился я. – Браунинг нужно вообще унести из дома – обыска ведь не избежать, если есть заявление о краже. Надеюсь, в заявлении пистолет не фигурирует?

– Бог миловал, – спохватилась Муравская. – Само заявление я не видела, но точно помню, что ни звука ни о каком пистолете не сказала. Фамильные серёжки, ещё кой-какие вещички.

– Хоть на это куриного ума хватило! – косвенно подтвердил её слова Яковлев. – Лучше б ты вообще свой чёрный рот не раскрывала. Перед кем! Гадко подумать!

Эту «обличительную» фазу воздействия адской смеси следовало прекратить. И что важнее – отнять браунинг.

И я сказал, подхватив Яковлева под локоть и уводя в «его» комнату:

– Пойдём, Евгений Васильевич, поговорим, как офицеры.

Уговаривать Яковлева пришлось недолго. Действие наркотика слабело, и бравый Евгений уже начал внимать голосу рассудка. Браунинг оказался у меня.

Теперь следовало в горотделе милиции разработать план ночного обыска и ареста Яковлева и Муравской и при этом внимательно проследить за поведением Петровского и Пожаровой, если та окажется в квартире.

Ситуация складывалась благоприятно: всё произойдёт как бы не по моей инициативе. Даже как бы вопреки ей.

Мне полностью раскрываться перед милицией не следовало – хотя бы потому, что у Петровского там оставались друзья-приятели, так что могла произойти утечка информации. На первый план пришлось выдвинуть Гагика Мортиросова, а себе оставить роль «общественного защитника», раз уж таковые в новом нашем законодательстве предусмотрены.

План действий

В кабинете начальника Севастопольской городской милиции нам предстояла нормальная подготовка не слишком сложной разведывательной операции. Сложность заключалась разве что в том, что мне надо было добиться такого проведения всех мероприятий, чтобы у Пожаровой и Петровского (их следует оставить на свободе) не возникло впечатления тенденциозности. А также даже мысли о моей связи с милиционерами и чекистами.

А ещё в том была сложность, что представить меня «нашим товарищем из Центра», Гагик Мортиросов – его хорошо знали, – мог только начальнику милиции и комиссару. Для тех же, кто будет работать по квартире непосредственно, я должен оставаться досадной, но неизбежной, увы, помехой.

Комиссар