– Да, в начале войны это считалось делом чести каждого молодого дворянина. Сколько же их полегло…

Печаль её была мне понятна. Когда она осознала нашу взаимную симпатию, то рассказала, как она, Ниночка Лаврова, выпускница Керченско-Кушниковского Закрытого женского института Ведомства учреждений императрицы Марии Фёдоровны, провожала в мобилизационную комиссию друга. Волонтёра. Первую любовь свою. Златокудрого Аристарха, сына гласного городской думы. И как получила извещение, что прапорщик Толмачёв геройски погиб в первом же бою…

Но сейчас следовало деликатно опустить непогибшего Яковлева на грешную землю.

– Защита родины – дело всех сословий и вне всякой зависимости от рода занятий. Евгений… То есть Яковлев – не мог поступить иначе. А вот потом, – и я выразительно щёлкнул пальцем по горлу.

– Алексей Степанович мог составить впечатление лишь о Яковлеве нынешнем. – Нина сделала паузу и, не решаясь повторить мой жест, только покачала головой и продолжила чуточку другим тоном: – Но счёл возможным оказать ему помощь.

– Ах, если бы вы знали, сколько ему пришлось пережить! – заговорила Ольга с энтузиазмом, достойным намного лучшего применения. – Царские награды за просто так не давали! А ранения, контузии, госпиталя… Он даже не смог с нашими уйти – не залечил последние раны, полученные в бою, за который сам Яков Александрович Слащёв ходатайствовал о присвоении ему звания подполковника!

Интуиция меня не подвела. Бедная, романтичная и наивная дочь телеграфиста – замечательный источник информации. Как же этот сукин сын Яковлев заморочил бедняжке голову!

– Да, с таким послужным списком непросто было пройти регистрацию, – сочувственно проговорил я.

– Счастливый случай помог. – Ольга искренне разулыбалась. – Унтер-офицер, ушедший в эвакуацию, его однофамилец и сослуживец, оставил командиру свои документы.

– Надеюсь, Яковлев свечку поставил во здравие славного унтер-офицера, однофамильца Евгения Васильевича.

Боюсь, что прозвучало это излишне осуждающе. Но Нина сказала в тон:

– Не тратил бы всё на водку и гадкие порошки – на пудовую свечу сподобился бы.

Проводив Нину и Ольгу – они жили неподалёку друг от друга, – я ещё раз встретился с Мортиросовым и Ломанидзе. Прямо в здании Севастопольского УО ЧК. Слежки не было: я «проверился», хотя не слишком сомневался в результате. Очередной и, надеюсь, что последний загул и скандал наверняка не позволили Яковлеву поручить кому-то из «своих» вечернее наблюдение.

Гагику я пересказал всё, что мне удалось узнать о Яковлеве из рассказа Ольги Фесенко. А с Георгием Ломанидзе мы прикинули, как можно конкретизировать запрос в военный архив, и решили, что именно нужно проверить в наших «трофейных» штабных документах. Надо попытаться найти представление генерала Слащёва, датированное, скорее всего, первыми месяцами двадцатого года, о производстве некого Яковлева в звание подполковника. Именно в первые месяцы – потому что будь Яковлев ранен раньше, в девятнадцатом, то наверняка выздоровел бы к ноябрю двадцатого, к эвакуации. А затем, к средине двадцатого, генерал Яков Слащёв из-за конфликта с Врангелем был временно отстранён от командования и никаких представлений подавать не мог.

Закончив наш совет, мы вместе с Гагиком Мортиросовым зашли к начальнику городской милиции, Смирнову, который, похоже, не только дневал, но и ночевал в своём Отделении, и переговорили с ним.

План совместной нашей с милицией операции Смирнов одобрил, согласился, кого из задержанных пока оставить в милицейском изоляторе, а кого перевести сюда; вот только решительно посоветовал мне не появляться в квартире во время ночного обыска и арестов.

Гагик, кстати, тоже его поддержал – сами, мол, справимся, всё ж всем понятно, что там надо и чего не надо, а тебе ни к чему лишний раз светиться. Мало ли кто из «этих» кому что сболтнет.

– Общественный защитник в суде – это и я понимаю, – махнул рукой Смирнов. – И прочие поймут. Только ж ты ко времени суда небось уже далеко будешь…

«Надеюсь, очень далеко», – подумал я.

Но вслух сказал только:

– Утром в милиции я всё-таки появлюсь. Иначе откуда бы мне знать, что и как произошло.

По ходу дела

От милиции при обыске были немолодой, явно из «бывших», одетый в штатское Лукьянов, который вёл протокол, и двое уполномоченных, – жёсткий латыш Лиепиньш и немного медлительный коренастый украинец Зубенко.

Присутствовали также двое бессловесных понятых (не выспавшихся, слегка перепуганных и ни о чём не предупреждённых жильцов третьей квартиры на первом этаже) и Гагик Мортиросов.

На решительный звонок с громким, нетерпеливым стуком в дверь («Откройте, милиция!») первой среагировала Муравская – она, не раздеваясь как следует, в тёплом халате, прикорнула было в гостиной на канапе.

Там же, на канапе, её и оставили, а Яковлева, который с некоторым опозданием выбрался из своей комнаты, тоже в тёплом халате, но поверх жилета и галифе, сначала обыскали, затем усадили на стул посреди гостиной и посоветовали «не рыпаться».

В кармашке яколевского жилета обнаружился небольшой свёрток.

– Ну вот, полюбуйтесь. – Лиепиньш развернул свернутый платочек и продиктовал для Лукьянова, который уже уселся за стол и начал писать протокол. – Серьги женские, золотые, с синими камешками, два перстня с зелёными камнями…

– Ваши? – участливо спросил Зубенко, обращаясь к Муравской.

Едва глянув, Мари подтвердила:

– Мои. Покойный муж подарил.

– Хорошо, едем дальше. – Лиепиньш положил украшения на стол. – Перейдём к обыску комнаты.

– Погодите, занесём в протокол, – попросил Лукьянов. – Итак, потерпевшая опознала свои вещи, а именно серьги, две единицы.

– Пусть она расскажет, как они ко мне попали! – воскликнул Яковлев и попытался встать со стула. – Она сама мне их… – И замолчал, усаженный на место железной ручищей бывшего портового грузчика Зубенко.

В это время из своей комнаты вышел небрежно одетый и весьма раздражённый Петровский. Ступил на шаг в гостиную и эдак начальственно вопросил:

– Что происходит, товарищи?

– Обыск, товарищ, – с издевательским равнодушием отозвался Мортиросов.

– Я, как ответственный работник ревкома, – чуть снизив накал, но всё ещё «начальственно» потребовал Пётр Саввич, – требую объяснений: что это за ночной налёт?

– Всё в свою очередь, – бросил, едва взглянув на него, Лиепиньш. – Не мешайте работать.

– Вы что, меня не узнаёте? – ещё снизив тон и с ноткой удивления, спросил Петровский.

– В эдаком виде? – насмешливо хмыкнул Зубенко. – Хоть бы кальсоны застегнул.

– Узнаём. Ну и что? – сжалился Лиепиньш. – Ты где проживаешь?

– Здесь. Комната три…

– Иди в комнату три и закрой за собой дверь, – приказал уполномоченный. – Вызовем, когда надо будет.

Петровский замялся, как-то не решая сразу, подчиниться ли или продолжить пререкания с бывшими недавно совсем товарищами-сослуживцами.

А в это время из его комнаты выглянула Пожарова, тоже не совсем одетая:

– Что случилось, Петя?

– Тамарочка, тебе сюда не надо, – только и сказал, поворачиваясь к ней, Пётр