раздаются призывные звоны колокола : протяжные, с значительными промежутками. В этом звоне слышится особый зов : « К нам, к нам, к нам... Идите к нам, идите в церковь ! » Каждый день, утром и вечером раздается призыв колокола, который зовет к молитве, чтобы получить прощение всех грехов, совершенных за год. Мы уже научились понимать церковный язык, содержание и порядок служб, а также значение совершаемых действий. Мы, певчие, не молились Богу машинально, мы проникали в смысл слов священника и песнопений, исполняемых нами. В церкви священник облачается в одежда почти траурные, напоминающие о смирении, о готовности подчиниться воле Божьей.

Церковь начинает готовить верующих к посту за две недели : в воскресенье за утреней читается в первый раз проникновенная молитва Ефрема Сирина :

« Господи, Владыко живота моего, 

дух праздности, уныния, любоначалия

и празднословия не даждь м и.

Дух же целомудрия, смиреномудрия,

терпения и любве даруй

ми рабу Твоему.

Ей, Господи Царю, даруй ми

зрети моя прегрешения

и не осуждати брата моего,

яко благословен еси во веки веков, Аминь. »

Не менее сильное впечатление производила на верующих молитва : « Душе моя, душе моя, восстали, что спиши ? »

В эти дни поста и молитвы мы действительно чувствовали себя большими грешниками и молили Господа Бога не отвергнуть наших молитв, допустить нас к покаянию, простить и сподобить принятия Святых Таин, т.е. причаститься.

Я прекрасно помню мою первую исповедь. Мне было семь лет. Мать моя мне говорит : « Теперь ты уже не маленький, когда дети не знают грехов и могут причащаться без исповеди. Надо тебе поститься, ходить в церковь целую неделю каждый день, потом исповедаться и на другой день причаститься. » Это известие меня испугало и в то же время я был горд считаться большим и вести себя как взрослые. Но я боялся священника, который всегда мне казался строгим. Кроме того, я слышал, что есть верующие, на которых священник накладывал епитимию*, например, велел им сделать сто поклонов. Кому-нибудь еще мог запретить приходить в церковь, пока он не раскается в своих грехах и не вернется на путь праведный. В особенности я боялся епи-тимии, наверное потому, что я не знал, что это такое. Взрослые говорили, что епитимию накладывали за очень важные грехи, но знали ли, за какие ? Они никогда не говорили об этом при мне. Я уже думал, что священник найдет совершенный мной какой-либо важный грех. Наказание отбить сто поклонов не очень-то пугало меня. Что же касается запрета ходить в церковь, я сразу же принял решение : я признаюсь во всех грехах, раскаюсь и пообещаю исправиться. Тогда священник сейчас же отпустит мне все грехи и освободит от запрета. Но другое дело — епитимия ; даже после раскаяния священник не отменит ее. Тогда я сам наложу на себя епитимию, а чтобы получить отпущение грехов надо много молиться, выполнять долгое время то, что священник велит.

Наконец наступил великий пост. Мать моя дает мне последние наставления и объясняет, как я должен вести себя во время исповеди : « На каждый вопрос священника, ты должен отвечать : « Да, батюшка, я грешен, грешен, грешен. » Когда я приближался к священнику я очень боялся, ноги у меня дрожали, и я все забыл. Священник нагнулся ко мне, покрыл мне голову епитрахилью*и заговорил со мной. Я не понимал, что он говорит. Он повторил вопросы, и я услышал : « Веришь ли ты в Бога ? Ходишь ли ты в церковь ? Почитаешь ли ты свою мать и своего отца ? Ел ли ты скоромное во время поста ?»Я по-прежнему молчал, слова не сходят с языка. Вдруг наставления моей матери пришли мне в голову, и я отвечал : « Я грешен, батюшка, грешен, грешен. » Выходило, что я не верил в Бога, что я не ходил в церковь, что я не почитал ни свою мать, ни своего отца. Короче говоря, я признался во всех грехах, совершенных и несовершенных. « Наклони голову», сказал мне священник во второй раз, я же продолжал повторять : « Грешен, грешен », не отдавая себе отчета в своих словах, не понимая, чего требовал от меня священник. Он же понял, в каком я был состоянии, велел мне стать на колени, снова покрыл меня епитрахилью, и я услышал, что властью, данной ему от Бога, он отпускает* мне грехи. Я понял, что исповедь кончена. Я положил пять копеек, которые мне дала мать, на тарелочку, стоящую перед священником около аналоя*, и тихонько отошел, не совсем уверенный, что все прошло благополучно ; может быть священник не заметил грехи, которые требовали наказания. Все же первое испытание прошло, оставалось второе : ничего не есть и не пить до причащения. Я возвращаюсь из церкви и забираюсь на печку, стараясь ни о чем не думать и заснуть как можно скорее. Все избегают разговаривать с тем, кто пришел от исповеди. Ночь проходит благополучно. Утром я проснулся успокоенный. Все прошло хорошо. Я отправляюсь в церковь с одной только мыслью, чтобы Господь Бог допустил до причастия. Возвращаюсь я домой радостный, довольный всем. Вся семья поздравляет меня с причастием « Святых Таин » и смотрит на меня, как на существо, носящее в себе благодать Божью. Особенно радуется моя мать, что ее маленький сынишка удостоился благодати Господа Бога. Она воспринимает очень живо все, что относится к религии.

Но для меня день причастия, начавшийся в радости, кончается печалью. Еще утром мать, перед моим уходом в церковь, говорила мне : «Помни, Ваня, не плюй после причастия ! Плюнешь, тело и кровь Христову выплюнешь, это — грех великий. » Вернувшись из церкви, я вспоминаю, что после обеда, играя с товарищами на улице, которые тоже причащались, я забыл о наставлении матери и плевал, как и мои товарищи. Мы даже вели счет нашим плевкам, и всегда выходило, что я плюнул не раз, а несколько раз. Вечером я возвращался печальный и спрашивал себя : « Выплюнул я или нет тело и кровь Христово, осталось ли во мне хоть немного ? И в чем состоит этот грех ? Какое наказание будет мне за это на том свете ? »

— Если ты плюнешь, — объясняла мне мать, — со слюной ты выплюнешь тело и кровь Христову на землю, на растоптание, значит, на