— Но что нам будет там, на том свете за этот грех ?

— Этого я сказать тебе не могу, не знаю.

Я погружался в свои думы и не мог забыть совершенного греха, спрашивал себя, простит ли меня Господь Бог ?

Великий пост был на исходе, приближалось Вербное Воскресенье. К этому времени почти всегда распускаются почки вербы. Они освобождаются от своих пленочек, и из них выходят пушистые, мягкие, шелковистые « барашки », так их называли по сходству с маленькими ягнятами. С распустившимися ветками вербы шли в Вербное Воскресенье в церковь. Они заменяли ветви пальм, с которыми народ встречал вход Иисуса Христа в Иерусалим. Взрослые, возвратившись из церкви, стегали ветками вербы детей, приговаривая : « Верба хлест, бей до слез ! » Ретивые исполнители этого обычая били детей вербой по-настоящему до слез. Не только дети плакали в этот день, но и ягнята, так как, по установившемуся обычаю, их метили в этот день : делали на ушах разнообразные надрезы, чтобы узнавать их в общем стаде. Эти надрезы помогали также отыскивать ягнят, отбившихся от своих матерей.

В церкви в этот день пели : « Осанна ! Осанна ! » а по дворам и избам блеяли ягнята и дети кричали : « Караул ! больно ! »

За Вербным Воскресеньем наступала « страстная неделя » (посвященная памяти страстей, страданий Господних), народ произносил « страшная », что напоминало слово « страх ».

С середины недели мать начинала готовиться к празднику Пасхи, к встрече Светлого Христова Воскресения. Она постилась с 12-ти часов Великого Четверга до конца пасхальной обедни. Три дня жила она без еды, продолжая исполнять все работы — уход за скотиной и приготовление к празднику Пасхи : хорошенько вычистить избу, приготовить разные кушания и т.д. Пасха чаще всего приходилась на неблагоприятную погоду, когда снег еще не совсем сошел, а земля еще не просохла. Случается, что на Пасху бывает и снежная метель. На улице и на дворе — слякоть (грязь, смешанная со снегом). На дорогах — ни пройти, ни проехать. В такую погоду держать избу в чистоте — дело трудное : на нашей обуви мы приносили столько грязи, что все усилия матери пропадали даром, и ей приходилось снова чистить избу к празднику. Из трех дней без пищи мать проводила две ночи совсем без сна. Для меня, малыша, это было непонятно. — Мама, ты умрешь с голоду, говорил я. — Как ты делаешь, чтобы не чувствовать голод? В ответ на мой вопрос она говорила, улыбаясь : « А ты попробуй : не ешь, может ты и не умрешь. » Я пробовал не есть, но у меня ничего не выходило. Я еще выдерживал до обеденного часа, но потом у меня под ложечкой так сильно начинало сосать, что я умолял мать дать мне « хоть » маленький кусочек хлебца. Это трехдневное воздержание от еды перед Пасхой мать соблюдала в течение всей жизни.

В Великий Четверг* мы с братом ходили к « стоянию », так называется чтение Двенадцати Евангелий. Мы думали, что оно кончается в полночь (т.е. в 12 часов ночи). На самом деле мы не знали, когда чтение начинается и когда оно кончается. При начале чтения первого Евангелия мы зажигали свои свечи и тушили их по окончании каждого Евангелия. Так повторялось двенадцать раз. Мы, дети, а иногда и взрослые, чтобы сосчитать, сколько Евангелий прочитано, отламывали кусочек воску от свечи и лепили из него шарик. После двенадцатого Евангелия зажженную свечу несли домой и старались сделать все возможное, чтобы защитить ее от ветра. Иногда окружали свечку шарообразным бумажным фонариком, красного, желтого или оранжевого цвета. Тот, кому удавалось донести свечку до дома под полой или же просто между двумя ладонями, сложенными в форме шара, считался особенно ловким.

Темной-прете мной ночью выходила толпа из церкви и разбредалась по всем направлениям. Фигуры людей разглядеть нельзя, видны лишь мелькающие огоньки, которые, казалось, движутся сами. Если случалось, что у кого-нибудь загорался фонарик и свечка погасала, — это было непоправимым несчастьем, тогда как счастливцы, донесшие священный огонь до дому ставили метку, копотью от свечки в виде креста над входной дверью, обходили весь двор и входили в хлев и во все темные углы. Этим делом всегда занимался отец, я шел за ним, сзади, дрожа от страха. Темнота пугала меня, потому что в этот момент можно было встретиться с домовым. Возвращаясь в избу, я шел впереди, так как опасность еще не миновала, и я знал, что дома я уже не натолкнусь на чертенка с маленькими рожками или на зверя из народных сказок, которые грозили нам в темноте и могли каждую минуту выскочить и схватить меня.

В Великую Субботу церковь остается открытой весь день и всю ночь. Ночью в церкви полутемнота. Свет идет только от свечей перед плащаницей*. И тихо-тихо, как в дни исповеди или как в доме покойника, хотя народ в церкви все время присутствует : люди подходят неслышными шагами к свечному ящику, покупают копеечную или двухкопеечную свечку, чтобы поставить ее у плащаницы, сделав сначала земной поклон. Умеющие читать читают вслух псалтирь, положенную на аналой. Каждый может подойти и почитать псалтирь перед плащаницей с пятницы после выноса ее на середину церкви, после погребения Иисуса Христа, когда плащаницу обносят вокруг церкви, и в Великую Субботу до начала утрени.

Я с товарищами-хористами почти всю эту ночь проводил в церкви. Поздно вечером у нас была последняя спевка перед Светлым Христовым Воскресением. И даже после нее мы не возвращались домой в ожидании утрени.

Усталость давала себя знать как во всем теле, так и в голосе. На « страшной » неделе почти каждый день были спевки. К тому же в четверг, пятницу и субботу мы пели на утренних и вечерних службах. Службы были долгие и очень утомительны для ног. Чтобы пересилить усталость и дремоту, мы выходили из церкви и бродили по пустынному выгону, окружавшему церковь. Ночь совершенно темная, слышатся только голоса входящих в церковь и выходящих из нее, исполнивших свой долг : приложиться к плащанице. Мы даже не различали их фигур, но все-таки было не так боязно. По старинным сказаниям в Святую ночь все заколдованное освобождается от чар, и можно прямо руками