Увы, надеждам чаще суждено не сбываться, нежели сбываться. Тридцатилетнее правление Мяньнина, избравшего девиз Даогуан («Целеустремленное и сияющее»)[112], никакого сияния не имело, а по части целеустремленности вообще оставляло желать лучшего. Император старался поступать сообразным образом, но от этого не было пользы… Почему? Да потому что, во-первых, нужно было правильно оценивать ситуацию, а во-вторых, исходить в своих действиях из реальных условий, а не из собственных представлений. Бедой большинства китайских императоров была их оторванность от народа и насущных реалий – они жили в Запретном городе и составляли мнение о том, что творится вокруг, по докладам сановников, которые далеко не всегда были объективны. Пожалуй, первым правителем Китая, имевшим обыкновение получать неискаженную информацию о состоянии дел на местах, стал Председатель Мао, хорошо понимавший, что сила правителя, в первую очередь, заключается в информированности, а все остальное стоит на втором плане. Кто владеет реальной информацией, тот держит в своих руках нити судьбы.

С чем императору Даогуану определенно повезло, так это с событиями, происходившими во время его тридцатилетнего правления, – их было много, и они имели важное значение как для китайской истории, так и для цинской династии. В принципе, Даогуан имел возможность преломить судьбу империи Цин, направив ее в благоприятное русло, но он этого не сделал, и все, что было после, можно сравнить с балансированием на краю пропасти: можно долго удерживаться над бездной, но, в конце концов, падение неизбежно. Могильщиком Цинской империи принято считать Юань Шикая[113], первого президента Китайской Республики, но, если уж смотреть в корень, то на роль могильщика претендует император Даогуан, у которого была возможность выправить положение, но он ею не воспользовался. Да, разумеется, важное значение во все времена имели и продолжают иметь объективные условия, не зависящие от воли правителя, но в рамках абсолютной монархии воля правителя значит очень многое и подчас может перевесить все прочие факторы. Сознавая степень ответственности, которую судьбе было угодно возложить на его плечи, император Даогуан всегда старался поступать правильно, но далеко не всегда из этого выходил толк. В фольклоре каждого народа есть истории о глупце, совершающем правильные поступки не к месту, и у каждого народа умные правители чередуются с не очень умными. Если бы девизы правления давались бы императорам постфактум, по итогам их дел, то вместо «Целеустремленного и сияющего» Айсиньгьоро Мяньнин получил бы девиз «Внешняя катастрофа и внутренние потрясения».

Проблема разложения «знаменного» сословия со временем вылилась в отток маньчжуров на гражданскую службу, которая в Китае традиционно стояла выше военной. Вместо того, чтобы упражняться в верховой езде и стрельбе из лука, потомки доблестных воинов получали классическое конфуцианское образование и сдавали экзамены на получение ученых степеней…

«В стрельбе из лука? – удивятся сейчас особо внимательные читатели. – В 1820 году?». Да, в стрельбе из лука. Политика самоизоляции не располагала к наблюдению за достижениями прогресса, а войны с повстанцами, бирманцами или вьетнамцами велись на старинный манер – без использования огнестрельного оружия. Недаром же ружье принца Мяньнина сыграло важную роль в отражении нападения повстанцев на Запретный город… Вот тут бы императору задуматься и сделать правильные выводы, но, к сожалению, выводы были сделаны только после того, как война с британцами показала слабость цинской армии…

Но пока еще до войны было далеко. Что же касается оттока маньчжурских воинов на гражданскую службу, то император Даогуан пытался препятствовать этому, закрывая школы, в которых маньчжуры получали классическое образование, и запрещая им совершенствоваться в чем-то, помимо военных искусств. На самом же деле разумнее было бы поощрять поступление маньчжуров на гражданскую службу, поскольку «знаменные» войска, потерявшие более половины своих земельных владений, из опоры престола превратились в обузу для казны. Назрела необходимость военной реформы, но император ее не осознавал. Раздутый сверх всякой меры чиновный аппарат тоже нуждался в реформировании: нужно было не учреждать новые должности, а сокращать старые и оптимизировать работу чиновников, но этим никто не занимался. А казна тем временем наполнялась все хуже и хуже, потому что основные налогоплательщики – крестьяне – беднели и разорялись. Но вместо того чтобы сокращать расходы, правительство предпочитало вводить новые налоги и брать займы у банкиров из провинции Шаньси[114]. Возможно, что реформа государственного аппарата была не по силам Даогуану, но уж собственный двор он вполне мог бы сократить, однако же не делал этого, а напротив, все увеличивал и увеличивал придворный штат, который к середине XIX века насчитывал свыше тридцати тысяч человек (!). Для сравнения: император Шуньчжи обходился двумя тысячами придворных, и нельзя сказать, чтобы он при этом испытывал какие-то лишения или неудобства.

Показательным примером для характеристики правления императора Даогуана может служить история с подавлением восстания, вспыхнувшего в Кашгарии в 1820 году. В былые времена Кашгарией правили ходжи из суфийских[115] братств Исхакия и Афакия. После завоевания Кашгарии цинской армией ходжи и их сторонники эмигрировали в соседнее Кокандское ханство. В 1820 году Джангир-ходжа, внук последнего независимого правителя Кашгарии Бурхан-ал-Дин-ходжи, начал призывать мусульман к священной войне против империи Цин и попытался было взять Кашгар, но потерпел неудачу. Цинское правительство отправило в горы Нарынтау[116], где обосновался мятежник, отряд из пятисот солдат, который был разбит повстанцами. Вместо того чтобы отправить против Джангира-ходжи новый отряд, а заодно и попытаться найти агентов в стане мятежников, правительство предпочло бездействовать, делая вид, будто Джангир-ходжа не представляет опасности. То ли император Даогуан был с этим согласен, то ли он не владел ситуацией, но так или иначе в заслугу ему такое легкомыслие поставить нельзя. К весне 1826 года Джангиру-ходже удалось собрать крупное войско, численность которого, по приблизительным оценкам, составляла сто тысяч человек. С этим войском Джангир-ходжа пошел на Кашгар и легко захватил его. Успехи ходжи, который принял султанский титул, вдохновили к восстанию жителей соседних областей, и очень скоро заполыхал весь регион. Лишь в феврале следующего года сюда пришло семидесятитысячное цинское войско, вынудившее Джангира-ходжу отступить в горы, где его долго пытались схватить и в конечном итоге смогли сделать это с помощью предателя из его ближайшего окружения. Джангир-ходжу доставили в Пекин, где предали казни линчи. Но если бы его поимке было бы уделено должное внимание в 1826 году, то восстания можно было бы избежать.

Французский миссионер Эварист Регис Гюк приводит в своих мемуарах интересный рассказ о том, как император Даогуан захотел увидеть Джангира-ходжу и потребовал доставить его во дворец. Сановники испугались, что ходжа