растерялся. Конечно, наша кухарка несла откровенный бред, но не бросать же её в таком состоянии, тем более что я видел – она едва стоит.

Я помог ей сесть на крыльцо и спросил, про какую надежду она говорит?

Агафья Ефимовна ласково посмотрела на меня, будто я её сын родной, и усадила меня рядом.

Конечно, мне нужно было идти на занятия, наверняка все уже там, но как уйти, как бросить женщину, когда она такая расстроенная?

– Которая хоть? – спросила Агафья Ефимовна.

– Тёмненькая, – ответил я и почувствовал, как в душе запели райские птицы.

– Маринка, значит… – тихонько произнесла Агафья Ефимовна, потом покачала головой и начала негромко рассказывать: – Когда они пришли к нам в село, я сразу поняла, что не добрые это люди. Чутьё у меня… А она красавица, все по ней сохнут… Вот и братья попали под колдовские чары. Всё вокруг пришлой хвосты распускали да промеж собой кобенились. Поздно я поняла, что это Морана была! Ох, поздно. Родителей к тому времени не стало, да полселения вымерло. А как поняла, то пошла в кузню к брату, взяла огонь да подожгла дом, где поселились пришлые. Хотела всё вокруг спалить, очистить пламенем, но Радим не дал. Подрались они тогда с Гришей. Гриша-то на мою сторону встал. А Радим ушёл с ведьмой с этой, с Мораной. Маринкой она представилась, когда они только пришли. Представляешь? Маринкой! Напоследок ведьма прокляла нас с Гришей, что увидим мы гибель мира. Да только Перунов огонь сказал, что в самом конце появится человек, который бросит вызов Моране и победит её в честном бою. И будет этот человек чист душой.

Я долго просидел рядом с Агафьей Ефимовной. Много чего она мне рассказала. Кое-что из этого полная чушь. Получалось, например, что они с Григорием Ефимовичем живут уже по полторы тысячи лет! Чего только расстроенная женщина не придумает.

Но самое главное, я теперь знал, как зовут мою фиалковоглазую – Маринка, Марина, Мариночка. Я готов был повторять это имя снова и снова. И пофиг на Морану, сказки это.

Когда, наконец, я смог оставить Агафью Ефимовну и отправиться на занятия, прошло немало времени. Занятия были уже в самом разгаре. Народ учился стекать с острия атаки. Они работали в тройках, все, даже кадеты, и только Арик с Ильёй тренировались вдвоём.

Суть тренировки, насколько я успел понять, заключалась в том, чтобы увидеть направление атаки и сместиться по косой линии, как по стороне треугольника, острый угол которого и есть остриё атаки. Получалось, чем сильнее атака, тем легче с неё стечь, главное, успеть. А если не успеваешь стечь, к примеру, атака внезапная и короткая, то достаточно увидеть внутри себя, как стекаешь с острия, и тогда удар пройдёт по касательной, и ущерб будет меньше.

Боря глянул на меня и хмуро спросил:

– Где был?

Я промолчал. Не мог же я всем тут рассказать, что успокаивал нашу кухарку. Понятно, что воспримут, как отмазку. Причём отмазку так себе.

Не дождавшись от меня ответа, Боря спросил:

– Куда идти – знаешь?

Понятно куда, в комнату наказаний.

Я развернулся и пошёл. Конечно, я как бы и не очень виноват, не мог же я бросить Агафью Ефимовну. И прикрываться женщиной тоже не мог. Поэтому спокойно принял свою судьбу.

Артём догнал меня уже у самой комнаты наказаний. И когда открывал дверь, сказал:

– Зря ты опоздал. Там и так сейчас обстановка напряжённая, а тут ты ещё.

– А что я? – пожал я плечами. – Я тут ни при чём.

И спокойно направился к цепям. И так же спокойно протянул Артёму руки. Я абсолютно не чувствовал своей вины и в то же время готов был принять наказание, потому что оно справедливое – на занятие-то я опоздал.

Он с некоторой неуверенностью взял наручники, наверное, вспомнил, как они отцепились в прошлый раз. Мы с Артёмом посмотрели в глаза друг другу, и он решительно защёлкнул их на моих запястьях. Подождал немного и пристегнул ошейник.

И снова, едва он подошёл к двери, как наручники и ошейник расстегнулись. Сами. Словно не желая наказывать меня.

Артём совсем не удивился. Он кивнул и сказал, что хоть и без цепей, но я должен буду пробыть тут некоторое время, иначе дисциплину держать сложно будет.

Я не протестовал. Потому что по большому счёту Артём был прав. Я тут же сел на пол, показывая готовность отбыть положенный срок.

– Я не буду тебя закрывать, – сказал Артём напоследок. – Но ты не выходи пока, хорошо?

Я кивнул. Я всё понимал. Надо, так надо. Всё справедливо – я действительно нарушил дисциплину, но я не мог поступить иначе.

Артём вышел, а я вспомнил Марину, как она в коричневом клеёнчатом переднике и в жёлтых резиновых перчатках протирала пенной губкой грязные тарелки, окунала их в воду и перекладывала в соседнюю раковину, где её рыжая подруга ополаскивала тарелки уже чистой водой и складывала в сушилку для посуды.

Воспоминания были сладкими. Я смаковал каждое её движение, вспоминал каждую чёрточку, выбившуюся из-под косынки прядь, завернувшийся край одной перчатки, то, как Марина стояла, перенеся вес тела на одну ногу, а вторая нога касалась пола только носочком.

Немного царапало то, что Марина не увидела меня. Она просто не обратила на меня внимания, но я-то её увидел!

Я признался сам себе, что всё время беспокоился, как она там, в подвале. А после того, как нашёл Арика, беспокоился ещё больше. Ведь она такая нежная, такая хрупкая…

Дверь открылась. Вошёл Григорий Ефимович.

Я растерялся. Подскочил и тут же постарался спрятать свои чувства и мысли, потому что они очень личные – я опустил голову и скривил рот, чтобы стереть с лица блаженную улыбку.

Григорий Ефимович, казалось, не обратил внимания на мои старания. Он постоял немного на пороге, а потом прошёл к столу.

– Извини, – сказал он. – Другого стула здесь нет.

– Ничего, – ответил я. – Мне и так норм. – И сел, где сидел, только развернулся к Григорию Ефимовичу лицом.

После того, как я справился со своими чувствами, мне стало интересно, что он скажет. Ведь рассказывая про двух братьев и сестру, он нам соврал. Конец у истории был не такой оптимистичный. И с другой стороны, если он соврал нам в той истории, то где гарантия, что он не врёт в остальном?

Короче, больше я ему не верил.

Григорий Ефимович негромко сказал:

– Спасибо, что не оставил мою сестру.

Я пожал плечами, мол, всё ок, не надо благодарностей.

– Она очень болела и сильно переживала, когда Радим