Шрифт:
Закладка:
В этот момент послышался четкий звук подъезжающего велосипеда. Аньезе высунулась наружу и увидела, как почтальон, с трудом преодолев ведущий к деревне подъем, выезжает на площадь.
– Приехал Дамбо! – громко объявила она.
– Наверное, тяжело крутить педали с такими-то ушами, которые так и хлопают на ветру, – посмеиваясь, заметил Витторино. Белое вино уже начало оказывать эффект. Настоящее имя почтальона было Оресте, но жизнь с большими оттопыренными ушами, каких свет не видывал, превратила его в Дамбо, и во всем Тильобьянко не нашлось бы человека, кто звал бы его по имени.
Дамбо ненавидел это прозвище, и с самого детства глубоко и искренне ненавидел свои уши. Его существование было отравлено двумя огромными ушными раковинами, еще и крайне оттопыренными. С возрастом он научился не возражать в ответ на прозвище и с грустью смирился, но в глубине души мечтал о двух идеальных ушах.
Запыхавшись от подъема в гору и нажарившись на солнце, Оресте слез с велосипеда и прислонил его к стене бара. Хотя бы холодный чай перед поездкой по всей деревне он заслужил, с такой-то жарищей.
– Дайте Дамбо чего-нибудь выпить, а то он сейчас ноги протянет! – воскликнула Эльвира, когда почтальон вошел, а потом обратилась к нему, качая головой: – Ну конечно, и ты в куртке на велосипеде в такую жару… не очень-то разумно.
– Для Дамбо куртка – это униформа, – заявил Этторе, входя следом и направляясь к брату.
При виде его у Агаты загорелись глаза: без сомнения, это был самый невероятный человек в мире. И вдруг она поняла, что только что видела в глазах Лауры: любовь! Лаура смотрела на Чезаре с тем же благоговением, с которым она сама смотрела на Этторе.
Анита тем временем принесла Дамбо холодного чая с лимоном:
– Есть что-нибудь для меня?
– Да мы почти все здесь. Если хорошо прицелишься и бросишь, всем раздашь, не сходя с места, – добавила Эльвира, посмеиваясь.
Доверху набитая сумка стояла у ног Оресте. Он поднял ее к себе на колени, открыл и достал первые конверты.
– Итак, Эльвира, твоя почта, – начал он, протягивая ей пару писем. – Теперь… посмотрим…
Агата подошла к нему:
– Может, ты выпьешь чай, письма оставишь на столе, а я подзову людей? – умоляюще попросила она.
Оресте кивнул и предоставил разбирать почту ей.
Агата, гордясь своим новым заданием, запустила руки в сумку.
Близнецы оказались рядом в ту же секунду.
– Можно мы тебе поможем? – взмолился Андреа.
– Хорошо, я буду называть имена, а вы будете относить письма нужному человеку, договорились?
Две светлые головки энергично закивали.
– Это для Аниты, – начала Агата.
Близнецы бросились за прилавок с конвертом в руках:
– Прости, это счет!
– Это для Эвелины, она снаружи с остальными двумя, на своем стульчике… погодите, тут есть для всех троих. Так… теперь… есть тут Амаранта Виола? – спросила Агата, с подозрением вглядываясь в конверт. Имя ей было незнакомо, и она повертела помятый конверт в руках.
– Амаранта – это старушка Пенелопа, – объяснила ей Аньезе.
– Письмо из Америки.
В баре наступила тишина. Все головы повернулись к Агате, по-прежнему державшей конверт в руках. Было даже слышно, как сопит Трамеццино под детским столом.
– Ну, что такое? – хором спросили Тобиа и Андреа, которые этих странностей взрослых вообще не понимали.
– Да, что такое? – повторила Агата, не выпуская конверт. – Пенелопа не может получить письмо?
– Дай его мне! – воскликнула Эльвира, протянув руку. – Написано, отправлено из Висконсина, – прочитала она и посмотрела на собравшихся.
Оресте выпрямился на стуле.
– Так не пойдет, я так и знал! Верните мне письма!
– Тихо, Дамбо! – шикнула на него Эльвира, крепко держа письмо в руке. – Ты разве не понимаешь, что происходит?
– Вообще-то мы тоже не в курсе! – разочарованно воскликнул Тобиа, который в свои шесть лет понятия не имел, что такое терпение.
– Так старушка Пенелопа еще жива? – спросил Чезаре.
– Еще бы! Жива-живехонька и все еще ждет, – ответила Анита из-за барной стойки.
– Да, но может кто-нибудь объяснить? – возмутилась Агата.
Аньезе выпрямилась на своем стуле:
– В молодости Пенелопу звали Амарантой. Это мы ее прозвали Пенелопой, потому что она все время ждала возвращения своего возлюбленного, как Пенелопа – Одиссея.
– Я знаю, кто такая Пенелопа, – возразила девочка.
– Хорошо. Итак, когда Амаранте было примерно лет двадцать, она была помолвлена с юношей по имени Франческо. Она любила его без памяти, но в один ужасный день он отправился попытать счастья в Америку, найти работу, а потом собирался вернуться за Амарантой, когда скопит немного денег.
– И он не вернулся? – спросила Вирджиния из-за своего стола, держа на руках Маргариту, так и болтающую босыми ножками.
– Нет, – ответила Аньезе. – Сначала ей приходили полные любви письма, он писал, что безмерно страдает без нее и что ждет не дождется, когда же наконец сможет снова ее обнять. А потом постепенно письма стали приходить все реже, пока однажды их поток не иссяк вместе с любовью. Франческо исчез, и ни Амаранта, ни кто другой больше о нем не слышал.
– О… – тихонько пискнула Агата. – И что же произошло?
– Никто не знает. С того дня Амаранта не прекращала его ждать и превратилась в Пенелопу. Но он, в отличие от Одиссея, так и не вернулся. А прошло уже семьдесят лет.
– Ну то есть мы все знаем, что он нашел себе красивую американку и забыл Пенелопу, что уж тут! Только она так и не поняла, – вмешался Витторино.
– Так это письмо может как раз быть… – задумчиво начала Вирджиния.
– От того странного типа, Франческо делл’Альо! – отрезала Эльвира, со своим талантом к резюмированию, и в баре снова наступила полная тишина.
Никто не шевельнулся. Очень редко, но случаются такие моменты, когда произойти может все что угодно. Достаточно одного жеста, вздоха – и может измениться чья-то жизнь. Если следить очень внимательно, то можно заметить, что этому предшествуют несколько секунд такой вот оглушительной тишины.
В баре Аниты, где вся деревня ждала прибытия запаздывающего дона Казимиро, среди остывающих чашек кофе и бокалов ледяного белого вина, наступил именно такой момент.
Длился он чуть меньше минуты. Подумать только, как же быстро принимаются решения, которые, если смотреть издалека, из другого момента, способны изменить не одну жизнь.
В тишине прозвучали слова Агаты, утвердившие принятое решение. Двенадцатилетняя девочка с растрепанной косичкой рыжих волос произнесла четыре, всего четыре слова:
– Но мы не можем.
И все. Эти слова могли означать: но мы не можем ничего сделать; мы не можем вмешаться в жизнь Пенелопы; не можем бороться с судьбой. И все же все в этом крошечном баре этой незаметной деревушки знали, что это совсем другое «мы не можем». Противоположного значения. Агата, с болью в голубых
