— А. О. А, — выдавил жрец. — И что вы тут шляетесь, а?!

— Я пришел на работу, — голос выдавал Эху с потрохами, но, в конце концов, никто не отменял мужчин с высоким тембром.

— Ох, мальчик, как ты пищишь, — поморщился Хой. — Повторяю — что ты тут забыл?

— Иду заниматься бальзамированием, — Эфа выдала свой шаблонный ответ.

— Бальзамирование, бальзамирование, — толстый очесал подбородок. — Хм, оперативно вы. Мы не думали, что на нашу просьбу откликнуться так быстро. Надеюсь, хоть вы не новичок? А то что-то их расплодилось…

Эфа ухмыльнулась и еле сдержалась, чтобы не выпустить змеиный язычок.

— Нет, я профессионал своего дела.

— Прямо как и я. Приятно слышать, — Хой сделал какой-то жест рукой и побрел дальше. — Ну где же Хотпепа и этого юнца боги носят…

— А где у вас зал мумификации? — окликнула толстого девушка.

Хой, не останавливаясь, махнул рукой.

— Просто пройди чуть глубже и иди по запаху, там воняет мазями и маслами хоть убей!

Это был воистину достойный совет.

Хой еще долго ходил по храму, и время ходило вместе с ним. Когда толстый жрец вернулся на террасу, где проводил большую часть времени, то мир уже успел переодеться в ночную пижаму.

Небо бликало звездочками-огоньками, словно бы засветами на старой пленке.

Хой осмотрелся и очень быстро нашел Хотепа, лежащего на кушетке и пожирающего взглядом небосвод.

— О, ты вернулся, — улыбнулся толстый жрец и поспешил в сторону своей кушетки, абсолютно игнорируя держащего кувшин с напитком Архимедона. — Ну и как, нашли?

Хотеп махнул тонкой рукой — жест, значащий «отстань, а?».

— Не понял. Чего?

Тонкий махнул рукой второй раз. Хотеп плюхнулся на кушетку и посмотрел на изучающего небо коллегу-жреца.

— Что, опять эта философия?

Тонкий недовольно поежился и перевернулся на бок, чтобы смотреть Хою прямиком в глаза. Во многих ситуациях, взгляд — оружие, ломающее душу и психику как средневековый таран, только на реактивной тяге.

— Нет, просто я пытаюсь заснуть, созерцая родинки на теле Нут, — вздохнул тонкий и включил режим взгляда № 1 — раздраженный.

— О, — звук пробкой вылетел из Хоя. — А что насчет пособия? Вы нашли его?

Взгляд Хотпа перешел в режим № 2, который значился в списке как «что, так трудно догадаться?».

— Конечно нашли. Я отдал его мальчишке и отправил его изучать папирус, чтобы к утру он смог показать знания на практике.

Есть мнение, что нельзя говорить о человеке в третьем лице, когда он рядом. Хотепа этот морально-этический принцип явно не корежил.

— По-моему, он тебя не послушал. Он стоит в углу и держит кувшин. Может, мне прикрикнуть? Я могу, — тут толстый был абсолютно прав. Его живот выполнял роль огромной бочки-резонатора, звук внутри которой закручивался и ураганом вырвался наружу.

— Нет, Хой, нет, — тонкий понял, что методика взглядов абсолютна бесполезна. — Я сказал стоять ему тут, пока ты не придешь. Чтобы налить воды, если ты захочешь.

— О, — в голове Хоя все наконец-то сложилось в что-то более-менее цельное. — Архимедон, воды!

Все-таки, он не удержался, чтобы прикрикнуть. Звук завихрился, заметался спиралью и с грохотом прокатился по залам храма, разбудив каждой твари по паре.

Юноша, стоявший в двух шагах от своего наставника, чуть не оглох. Архимедон подошел к кушетке Хоя и налил воды в сосуд. Не получив новых указаний, молодой жрец вернулся на прежнее место.

Толстый залпом осушил кубок и лег на спину, вглядевшись в звездно небо, положение точек на кортом медленно, неспешно и незаметно менялось.

— Да, это просто замечательно…

— Хой?

— Да, Хотеп?

— Замолчи, а?

Наступила тишина — не абсолютная, беззвучная, а тишина безголосная. Живот Хоя и какие-то ночные зверьки давали о себе знать урчанием и рычанием, притом живот толстого ревел в разы страшнее.

А потом к относительно тишине добавилось еще и сопение. Сначала тоненькое, похожее на разлаженную флейту, а потом раскатистое, словно несущееся из жерла вулкана.

Двое жрецов задремали.

Архимедон тихонечко поставил кувшин на место.

Окажись на его месте любой другой, чуть более импульсивный человек, в душе которого тоже беспорядочно метались осколки былого хрустального мира, он обязательно бы прикончил Хотепа с Хоем во сне. Зарезал, задушил, подлил яд в воду — тут все зависло бы исключительно от предпочтений. А потом, покончив с этими двумя, он бы не остановился — и началась бы какая-нибудь очередная революция местного разлива, потому что хрустальны мир нужно было собрать заново из изрезавших всю душу осколков.

А потом, кто-нибудь точно также прикончил бы и его. И что там дальше? Ночь-улица-фонарь-аптека, все повторяется встарь, одни свергают своих угнетателей, а потом сами становятся такими же, повторяя судьбу предшественников…

Но Архимедон был не того сорта — все-таки, на любое государство есть десяток-два рассудительных людей. Видимо, где-то в глубине его души был маленький бардачок с заложенным природой предупреждением, которое звучало примерно так: «Всякое может случиться».

И где-то на подсознательном уровне молодой жрец понимал это, не испытывая никаких эмоций, кроме грусти, разочарования и жалости к Хотепу и Хою. Никакой ненависти — только бесконечная печаль, подпитываема жаждой знаний и желанием стать профессионалом…

К неабсолютной тишине добавился еще один звук — заурчал живот Архимедона. И только сейчас ему в голову пришло, что за день надо было поесть хоть что-нибудь.

Юноша проигнорировал требование организма и еще раз слушался в храп двух жрецов.

Архимедон аккуратно залез под свои одежды и под аккомпанемент урчащего живота вытащил тайком стащенный из библиотеки папирус. Он долго рассматривал его в ночном свете — слабом, но достаточном, чтобы разглядеть иероглифы.

Молодой жрец покрутил папирус, а потом развернул его.

Архимедон забегал глазами по строкам, жадно впитывая информацию, а потом…

А потом что-то произошло, и видели это только случайно забредшие в храм скарабеи.

* * *

У мира сначала выключили звук, потом свет, а потом вновь резко врубили на полную мощность. Перед глазами Архимедона замерцали цветные круги, которые расходились, словно бы по воде, становясь больше и больше.

Все грохотало, звенело, выворачивалось и растекалось в причудливых формах, и Архимедон пробивал собой мягкие барьеры, раз за разом лопал мыльные пузыри, взрывающиеся грохотом, оглушавшим сознание.

Голова отказывалась воспринимать время, место и пространство, все слилось в один ослепительно-оглушительный мазок, и иероглифы, еще недавно различимые, куда-то исчезли.