писал: «Они собираются лишить их жизни».) Господин Шведенберг и его жена ворвались в кабинет Гейста, сказав, что он — их «последняя надежда», чтобы вырваться из Германии. Мужа хозяйки дома, где жил Гейст, собирались отправить в концлагерь, но Гейст лично обратился к Герингу, и того помиловали. «Кто пожалеет их в Германии, где эти хорошие и достойные люди подвергаются нечеловеческим ужасам и жестокостям? — писал Гейст. — Даже тысяча лет достойного обращения не избавит нацию от неизгладимого пятна».

У Гейста были хорошие источники. К счастью для него, многие любили поговорить. Вскоре после событий 9–10 ноября юрист и чиновник гестапо Вернер Бест признался Гейсту, что события были не такими спонтанными, какими их пытается представить правительство[254]. Погромщиков поддерживали Геббельс и другие высшие чины нацистской партии. Более того, погромщиками откровенно руководили — и все это делалось с одобрения Гитлера[255].

В декабре Гейста позвали в дом берлинского адвоката, противника нацистов Альфреда Этшайта[256]. Приглашен был также начальник Генерального штаба и тайный заговорщик генерал Франц Гальдер. Они с Гейстом повели вежливый, но очень серьезный разговор. Гальдер (возможно, он разыгрывал роль сурового офицера вермахта или раскрыл свои истинные политические убеждения) посоветовал Гейсту, как представителю американского правительства, не относиться легкомысленно к экспансионизму Гитлера. Агрессивная внешняя политика Рейха окончательно сформировалась. У армии далекоидущие планы: аннексия Австрии, нападение на Польшу, вторжение в Югославию, Чехословакию, Румынию, Советский Союз.

«Если вы, западные державы, помешаете нашим планам на Востоке, — сказал Гальдер, — нам придется начать войну с вами»[257].

Гейст ответил, что он уверен: Запад не станет терпеть триумфального марша немецкой армии по Европе и за ее пределами. Такая неприкрытая агрессия неизбежно приведет к столкновению не только с Британией и Францией, но и с Соединенными Штатами.

«Какая жалость», — пожал плечами Гальдер.

Схожие советы держаться подальше от дел Третьего рейха Гейст получал от многих действующих и отставных немецких офицеров уже несколько лет. Но катастрофа приближалась и становилось ясно, что избежать ее не удастся.

«Британия и Франция будут прижаты к стенке, и мы, чтобы спасти себя, должны попытаться спасти их. В Мюнхене европейская демократия кончилась, — писал он Джорджу Мессерсмиту в декабре. — Эпоха, которая разворачивается перед нами, станет временем тяжелой борьбы, и исход этой борьбы решит судьбу цивилизации на век или даже больше».

А в нескольких сотнях миль от Берлина, на продуваемом всеми ветрами Балтийском побережье Дитрих Бонхёффер чувствовал, как над его головой сгущаются тучи. Великое столкновение неизбежно. Это было не просто предчувствие. В руках он держал живое тому доказательство — этот листок бумаги пришел по почте 3 ноября 1938 года, за несколько дней до того, как Гершель Гриншпан отправился за пистолетом[258].

Такие же письма получили все взрослые мужчины Германии. Бонхёффер должен был зарегистрироваться в местном отделении полиции — лично он в городе Славно, где находилась его семинария. Его имя и адрес должны быть занесены в документы воинского учета. Кроме того, теперь он должен был уведомлять полицию обо всех заграничных передвижениях и длительных поездках по Германии.

Это была не повестка, лишь подготовительные мероприятия. Но призыв явно был не за горами. Требование встать на воинский учет подтверждало тот факт, что представление Адольфа Гитлера о «почетном мире» кардинально отличается от представления Невилла Чемберлена — настолько, что пастору Бонхёфферу скоро придется сменить Библию на ружье.

21

Бог и страна

Пасторы тоже могут дергать за ниточки.

Бонхёффер хотел как можно скорее отправиться в Британию, чтобы решить личные и профессиональные вопросы. Он боялся, что из-за связанных с воинским учетом ограничений ему это не удастся. По стечению обстоятельств призывным пунктом в Шлаве руководил майор Дитер фон Кляйст. Генеалогическое дерево Кляйстов, старых пруссаков, было большим и разветвленным. К этой семье относилась и покровительница Исповедующей церкви Рут фон Кляйст-Ретцов. Она замолвила за Бонхёффера словечко. То же сделал Эдуард Блок, местный суперинтендант Немецкой евангелической церкви. Блок активно поддерживал две семинарии Бонхёффера.

Майор Кляйст дал Бонхёфферу и Эберхарду Бетге разрешение на выезд из Германии. 10 марта 1939 года, когда в семинарии были каникулы, они ночным поездом выехали в бельгийский Остенде [259]. Затем пересекли Ла-Манш на пароме, высадились в Дувре и поездом добрались до Лондона. Все путешествие заняло два дня.

После Мюнхенского соглашения скорость развития событий лишь нарастала. Бонхёффер, как и многие немцы и почти все заговорщики, чувствовал, что земля уходит из-под ног. Гитлер мог гордиться: ему в одиночку удалось устроить политическое землетрясение. Однако вот уже несколько месяцев он давал понять, что это только начало. В декабре фюрер устроил рождественский праздник для семи тысяч строителей, возводивших здание новой Рейхсканцелярии[260]. Им он пообещал, что «в следующем десятилетии Германия покажет странам с их дешевой демократией, что такое истинная культура».

Что именно Гитлер называл «истинной» культурой, стало ясно уже 30 января. Фюрер выступил в Рейхстаге с речью в честь шестой годовщины пребывания на посту канцлера. «Немецкая культура, как ясно из самого названия, это культура немецкого народа, а не еврейского, — заявил он. — Следовательно, управление и заботу о ней следует доверить немцам и только немцам». Фюрер два часа перечислял свои достижения: удар по Чехословакии («демонстрирующей враждебность внешнего мира по отношению к Рейху»), выступление против стран, которые «разграбили Германию» после Первой мировой войны, освобождение Рейхсбанка от находящихся «под иностранным влиянием» банкиров, претворение в жизнь амбициозного четырехлетнего плана экономического развития[261]. Все это было обычным самовосхвалением, но Гитлер впервые в официальной обстановке, когда к нему было приковано внимание всего мира, включил в картину мира немецкое еврейство.

«В Европе не наступит мир и спокойствие, пока не будет решен еврейский вопрос, — заявил Гитлер. — Если еврейские финансисты в Европе и за ее пределами смогут вновь втянуть европейские нации в мировую войну, то ее результатом станет не большевизация всего мира… но уничтожение еврейской расы в Европе!»

Эти резкие слова и упоминания мировой войны и уничтожения стали признаком серьезной эскалации публичной риторики. Но Бонхёффер спешил добраться до Британии, поскольку располагал еще более тревожной информацией. Благодаря Гансу фон Донаньи и Хансу Остеру