границы. Если за пять минут до выступления ты спокойно говоришь наедине с кем-то, почему ты должен потерять дар речи, выступая перед группой людей? Нас учили психологическим приемам, как преодолеть этот страх, и их нужно было практиковать. Мы помогали друг другу. И это сработало. Это мое самое главное образование».

Правда, Уоррен никак не мог опробовать свои новые навыки на Сьюзи, с которой слишком редко виделся. Памятуя о влиянии Дока Томпсона на свою дочь, Уоррен заходил каждый вечер, прихватив укулеле, и ухаживал за папашей вместо дочери. «Она шла гулять с другими парнями, – вспоминает Баффетт, – так что мне нечем было заняться, когда я заходил. Поэтому я беседовал с ним о том о сем».

С Доком Томпсоном Уоррен чувствовал себя комфортно: его стиль общения напоминал ему отцовские рассуждения о том, что из-за демократов мир катится в ад. Сыновей у Дока не было, и Уоррена он считал своей находкой[152]. Уоррен был умным, протестантом и республиканцем, а главное – Уоррен не был Милтом Брауном.

Однако то, что Док Томпсон был на его стороне, было не так уж ему на руку. На растянутые носки и дешевые костюмы Сьюзи могла не обратить внимания. Против него работало все остальное: для нее он был сыном конгрессмена, парнем с привилегиями, образованием и деньгами, который явно стремился к успеху. К тому же он постоянно говорил об акциях, что ее совершенно не интересовало. На свиданиях он рассказывал отрепетированные шутки, загадки и головоломки. Уоррен нравился ее отцу, и поэтому Сьюзи воспринимала его как орудие отцовской власти.

Несмотря на то что изначально Уоррен не вызывал у девушки интереса, она всегда старалась как можно больше узнать о человеке, с которым проводит время. Вскоре она начала понимать, что ее первое впечатление было ошибочным. Он вовсе не был таким привилегированным, наглым, самоуверенным парнем, как она думала. «Я был развалиной», – вспоминает Уоррен. Он буквально балансировал на грани нервного срыва. Его уязвимость, скрытая под самоуверенностью, была заметна даже ее друзьям. Сьюзи постепенно осознавала, насколько никчемным он чувствовал себя внутри[153]. Под уверенной болтовней об акциях, замашками вундеркинда, звонким бренчанием укулеле было скрыто хрупкое, обездоленное «я»: мальчик, бредущий сквозь пустыню отчаяния. Сьюзи западала на каждого, кто чувствовал себя развалиной. Позже Уоррен скажет, что у нее была потребность заняться им, поскольку он «был достаточно евреем для Сьюзи, но не слишком евреем для ее отца». И она приступила к делу.

Уоррен был практически слеп к тому, как одеваются другие люди, но это не касалось Сьюзи. Он никогда не забудет голубое платье, которое она надевала на свидания, и черно-белый наряд с принтом, который он называл «газетным платьем»[154]. Под мелодии Глена Миллера они, спотыкаясь, кружили по летнему танцевальному павильону Пион-парка среди светлячков. Уоррен так и не научился танцевать, но старался изо всех сил. «Но я бы сделал все, что она попросила, – говорит Баффетт. – Даже позволил бы засунуть червяков за шиворот моей рубашки».

Ко Дню труда, когда Уоррен взял ее с собой на ярмарку штата, они уже были парой. В октябре 1951 года Уоррен писал своей тете Дороти Шталь: «Дела в отделе девушек на пике. Одна из местных девчонок довольно глубоко вонзила в меня крючья. Как только я получу одобрение от дяди Фреда и от тебя, я смогу действовать дальше. У этой девушки только один недостаток: она ничего не понимает в акциях. В остальном она безупречна, и я думаю, что как-нибудь смирюсь с этим изъяном»[155].

«Действовать дальше» для Уоррена означало все наладить. Но вместо того, чтобы сделать предложение, он «сделал предположение, а потом просто продолжил разговор».

Торжествуя после согласия Сьюзи на брак, Уоррен отправился на очередное занятие по Дейлу Карнеги. «В тот раз я выиграл карандаш. Карандаш присуждали, если ты сделал что-то сложное и добился наибольших результатов в обучении. Карандаш я выиграл именно в ту неделю, когда сделал предложение Сьюзи».

В длинном грустном письме Сьюзи сообщила об этой новости Милтону Брауну. Он был потрясен. Он знал, что она ходила с Уорреном на несколько свиданий, но и думать не мог, что между ними что-то серьезное[156].

Уоррен отправился за благословением к отцу Сьюзи. Он уже знал, что его будет легко заполучить. Но Доку Томпсону потребовалось довольно много времени, чтобы дать ответ. Дело в том, что с коммунизмом правительство в то время боролось, мягко говоря, неэффективно. Трумэн, отстаивая демократию, потерял Китай. Коммунисты захватывали власть над миром, а акции превращались в ничего не стоящие бумажки. Так что план Уоррена зарабатывать на фондовом рынке, по рассуждениям Томпсона, непременно должен был провалиться.

Уоррен, давно привыкший выслушивать такого рода рассуждения, как от своего отца, так и от отца Сьюзи, терпеливо дожидался решающего «да». Три часа спустя Док Томпсон добрался до завершения своей речи и дал согласие[157].

Ко Дню благодарения Сьюзи и Уоррен назначили дату свадьбы на апрель.

19. Страх сцены

Омаха, лето 1951 – весна 1952

Переживания Дока Томпсона о том, как он будет обеспечивать семью, Уоррену были хорошо понятны, но у него самого таких сомнений не было. Поскольку его не взяли в Graham-Newman, он решил стать биржевым брокером, причем в Омахе, вдали от Уолл-стрит. Согласно расхожему мнению, делать деньги на фондовом рынке можно было только в Нью-Йорке, поэтому такое решение было необычным. Но так Баффетт освобождался от условностей Уолл-стрит. Кроме того, он хотел работать с отцом, и Сьюзи была в Омахе, а сам Уоррен вдали от дома никогда не бывал по-настоящему счастлив.

Уоррену почти исполнился двадцать один год, и он был абсолютно уверен в своих инвестиционных способностях. К концу 1951 года он увеличил свой капитал с 9,8 до 19,7 тысяч долларов. За год его доходность составила 75 %[158]. Однако, когда он посоветовался с отцом и Беном Грэмом, к его удивлению, оба сказали: «Может быть, тебе стоит подождать несколько лет». Грэм, как всегда, считал, что рынок переоценен. Говард, будучи пессимистом, отдавал предпочтение акциям горнодобытчиков и золотодобытчиков и подобным вложениям, защищающим от инфляции. Все прочие инвестиции он считал ненадежными и беспокоился о будущем своего сына.

Для Уоррена огромным шагом было решиться поступить вопреки советам двух великих авторитетов. Ему пришлось допустить возможность, что его собственное мнение может иметь большее значение, чем их суждения. И все же он был уверен в своей правоте.

Возможности, которые он видел, были настолько