сыграем в белот или пикет.

Этот садист был так любезен, что меня затошнило. Его наигранная доброта и прозрачный намёк на то, чтобы я отблагодарил его за повышение, доконали меня.

После разговора с главредом мне казалось, что мой рабочий день грубо скомкали и выбросили в мусорную корзину. Я был страшно подавлен. Неподвижно сидел в тишине, вставая, только чтобы выпить минеральной воды. Есть совершенно не хотелось. В коридоре послышались весёлые голоса: рабочий день закончился, коллеги уходили домой.

Стояла прекрасная погода, и я подумал: «А почему бы не сбежать из каменных джунглей в мой любимый сад Альбера Кана? Может, там настроение поднимется, а тревожные мысли уйдут из головы?»

Кажется, единственным человеком, с которым я сносно общался в последнее время, был Натан Хейм. Мне захотелось прогуляться и поговорить с ним в умиротворяющей атмосфере, одновременно я подумал, что лучше не приглашать его больше в редакцию, не провоцировать слухи и не обнадёживать фанатика светских тусовок — Сорье.

Я позвонил Хейму и робко спросил, не хотел бы он прогуляться в прекрасном, уютном и радостном месте, на что он тут же согласился.

Лёгкий ветерок срывал с деревьев оставшиеся листья и уносил их вдаль. Жёлто-зелёные и алые конвертики парили над улицами, словно диковинные птицы. Подъехав к саду, я встретил мсье Хейма у ворот. Значит, он придавал больше значения нашей встрече, если приехал даже раньше меня?

— Как прошёл ваш день? — спросил я, пожимая Хейму руку.

— Очень спокойно, — ответил он, — меня это даже немного раздражало. А ваш?

Мне не хотелось вспоминать, как прошёл мой день: уныло и заурядно. И отвратительный финальный штрих — беседа с главредом.

— Вздумал дописать брошенный рассказ, потрепался с главным редактором и бог весть что я ещё делал… Чем может заниматься такой скучный человек, как я?

— Бросьте! Вы вовсе не скучный. Просто ваше время приключений ещё не пришло, — дружелюбно сказал Натан.

Мы вошли в сад, щедро раскрашенный осенью в золотистые, алые и оранжевые тона. Казалось, воздух здесь был не такой, как во всём Париже, — он буквально хрустел от свежести.

— Вы заметили, Доминик? В наших краях осень никогда не повторяется, — задумчиво проговорил Хейм. — Каждый год она особенная: то меланхоличная, то романтичная, то загадочная…

Я согласился и добавил, что осень всегда даёт мне больше всего вдохновения. Правда, в этом году муза, кажется, за что-то обиделась на меня и не балует меня творческими озарениями.

Мы шли мимо живописных альпийских горок, клумб, пестревших астрами, флоксами и поздними розами, мимо ручьёв, на воде которых покачивалась облетевшая листва.

Хейм казался очень сдержанным. Раньше меня это даже раздражало, а теперь, напротив, восхищало. Но меня настораживало, что он всё чаще смотрит на небо, в котором клубились белоснежные таинственные облака.

— Мсье Рууд, — вымолвил Хейм, — мне кажется, что скоро моя история закончится.

Я ничего не ответил. Содрогнулся. В сердце раздался ужасающий треск, и меня охватил необъяснимый страх.

— Я могу умереть с минуты на минуту, — добавил Натан, тяжело дыша.

Его руки мелко задрожали. Я взмолился:

— Послушайте, мсье Хейм, откуда у вас такие пессимистические мысли? Почему вы так уверены, что всё обязательно закончится печально?

Ответом мне было лишь безнадёжное молчание. Ничто не нарушало тишину, стоявшую в саду Альбера Кана. Аллеи были пусты — сюда не захаживают туристы, толпами бродящие по всем паркам Парижа.

Хейм улыбался, но, похоже, его улыбка, исходящая из самой души, стала грустной и болезненной. Он говорил о зловещих вещах, не меняя тона голоса, со своей обычной выдержкой. По спине у меня пробежала холодная нервная дрожь.

— Осенью в Париже чувствуется запах затхлости, вам не кажется?

— Это осенний сплин, заглядывающий в каждый бульвар. По вечерам он уничтожает радость и возбуждение.

Мы прогуливались медленным шагом. Моё сердце понемногу успокоилось. Я глубоко вдыхал и выдыхал сырой прохладный воздух. Натан устремил свои блестящие карие глаза на тропинку, живописно усыпанную палой листвой.

— Превосходное здесь место, мсье Рууд, не тронутое авантюрными приключениями, финансовыми драмами, политическими проблемами…

— Должно быть, оно повидало множество влюблённых пар.

— И даже меня с Авелин. Здесь я смотрел на неё и улыбался, держал за руку, а она всё тревожилась, что её волосы растрёпаны ветром и лезут в глаза. Двадцатого ноября мы стояли вот тут, на красном мостике, растерянные, влюблённые и счастливые. Именно в этот день я почувствовал себя человеком, который с неодолимой уверенностью знает, что никого в своей жизни не любил, кроме неё — хрупкой и бесконечно нежной Авелин. До встречи с ней моя душа была истерзана. Эта женщина… принадлежала мне, я завоевал её, взял под своё крыло, мечтая защищать, оберегать всю жизнь и даже больше, чем всю жизнь.

— Кто бы мог подумать, что какие-то бестолковые обстоятельства и книги способны не просто посягнуть, но и разрушить двоим людям жизнь… Это и смешно, и невероятно печально, — тихо проговорил я.

В глазах Хейма снова отразилась безнадёжность.

— Я просто промахнулся с удачей, друг мой. Всю жизнь я превращал свои падения и промахи в деньги, считая себя везунчиком, баловнем судьбы, счастливцем. На этот раз не вышло.

Хейм обречённо улыбнулся.

Он винил и упрекал только себя, а не судьбу, которая считала его подопытным кроликом, развлекалась за счёт его горя. Как это подло и низко со стороны сестёр Мойры Шахор — бросать людей в ловушки и смотреть, как они из них выбираются! Держу пари, что Хейму и в голову не пришло бы стать участником водевильной истории с книгой, имеющей трагический конец.

А Авелин? Желанная, милая, обольстительная Авелин? Чем она заслужила роковой розыгрыш, после которого становится не смешно, а горько? Мысленно я сравнил судьбу с поганой тиной, засасывающей человека.

— Мсье Хейм… — спросил я дрожащим голосом. — Чем завершается прочитанная вами книга?

И тут я увидел совсем другого Натана Хейма. То ли от прохладного ветра, то ли от душевных страданий его глаза заслезились.

— Моей смертью.

Я невольно замедлил шаг. Для кого-то показалось бы смешным, что знаменитый богач сверяет свою судьбу с книгой. А мне хотелось разрыдаться от отчаяния.

Во время этой прогулки Натан Хейм раскрылся мне с новой стороны. Я остро чувствовал эмоциональное истощение этого человека, который мог бы, наверное, купить пол-Парижа, как бы пошло это ни звучало.

— Если бы вы знали, Доминик, как я скучаю по ней. Она была моим спутником, другом, моей наставницей и любовницей, самым близким для меня человеком на земле.

Хандра не красила этого сильного человека. Я понимал, что его жизнь зашла в тупик. И сам я тоже не видел выхода из дела Натана Хейма.