мог вспомнить: «Тронулся лед на реках и в ручьях под теплым, живительным взором весны», «Закатись, прекрасное солнце, они не замечали тебя, они не знали тебя, священное», «Я меч, я пламя», «Я светил вам во тьме, а когда началась битва, дрался впереди всех, в первом ряду».

Вальтер декламировал стихи, изречения, эпиграммы, все, что осело в памяти. Потеряв нить, он не старался поймать ее и начинал говорить о другом, произносил вслух новую промелькнувшую мысль…

И день проходил за днем, и каждый новый день был новой ночью.

Однажды, в неурочный час, кто-то шумно затопал по лестнице подвала. Ведут еще одного заключенного? Или пришли за ним, Вальтером? Он поднялся и напряженно вслушался. Тяжелые шаги приближались. Он встал у стены в самом дальнем углу.

Камеру отперли. Включили свет. Вальтер узнал среди эсэсовцев, остановившихся на пороге, обершарфюрера. Тот подошел к нему вплотную. Внимательно поглядел на него. Вальтеру показалось, что в глазах эсэсовца мелькнуло нечто вроде сострадания.

— Вы готовы?

Вальтер кивнул, хотя и не знал, к чему приготовиться.

— Идемте!

Вальтер вышел из камеры вслед за ним.

Он поднялся вслед за обершарфюрером по лестнице и невольно прикрыл глаза рукой, защищаясь от света, проникавшего через окно в коридоре. Не останавливаясь у караулки, пошли дальше. Эсэсовец отпер третью от нее дверь. Вальтер стоял как во сне. Заключенные вскочили и стали навытяжку.

Он слышал, как чей-то голос выкрикнул:

— Смирно! Общая камера номер три! Сорок восемь человек!

— Вольно! Пополнение!

Эсэсовец повернулся и вышел из камеры, заперев за собой дверь. В коридоре он жестом приказал второму эсэсовцу уйти. А сам остался у дверей камеры, тихонько открыл глазок и заглянул внутрь.

Вальтер Брентен все еще стоял у порога и оглядывал, затенив глаза рукой, лица товарищей; среди них оказались знакомые.

Медленно подошел к нему Ганс Брунс, бывший руководитель северного района Санкт-Паули.

— Дружище Вальтер! — Ганс обнял его, погладил по плечу, по спине.

Эсэсовец осторожно прикрыл глазок и удалился на цыпочках.

V

Вальтер Брентен вздохнул с облегчением. Вот это жизнь!..

В общей камере у заключенных есть свет! Солнечный свет! Они на людях, среди товарищей, могут разговаривать друг с другом, отвести душу. У них даже есть запрещенные игры, самодельные карты для ската, вылепленные из хлеба шахматные фигурки, вырезанные из дерева игральные кости. Многих старых партийцев нашел здесь Вальтер, а многие, которых он не знал, знали его. Кроме общей трагической судьбы, постигшей их, у каждого была своя собственная судьба, и каждому хотелось возможно скорее рассказать Вальтеру о себе. Он услышал о товарищах героях, о мужественном Эдгаре Андре, о несокрушимом Фите Шульце.

Вальтер почувствовал, что́ такое истинное товарищество. Легко давать от избытка; в камере же все терпели лишения, но все были богаче Вальтера. И каждый спешил поделиться с ним последним, чтобы он быстрее восстановил силы. Один давал ему ломтик колбасы, другой — немного сыра, а третий — кусок искусственного меда, и как он ни отказывался, его и слушать не хотели. В общей камере заключенным разрешалось получать от родных деньги, до десяти марок в месяц, и покупать продукты в тюремной лавке.

Всем тяжело было оставаться без дела, сидеть сложа руки с утра до вечера. Даже так называемые «свободные часы», то есть часы военной муштры, воспринимались как некое приятное разнообразие, а уж, казалось бы, что хорошего: «Встать! Лечь! Бегом марш, марш! Приседание! Лечь!»

Все удивлялись тому, что после одиннадцати недель карцера Вальтера поместили в общую камеру. Больше всех удивлялся он сам. В тюрьме находились известные партийные работники, сидевшие в строгом одиночном заключении. Иногда — далеко не ежедневно — их выпускали на прогулку. Когда «одиночников» на расстоянии десяти метров друг от друга водили по двору, заключенные выглядывали в окно, хотя это строго запрещалось; тому, кто попался бы, грозили карцер и побои. Одного из товарищей ставили у дверей камеры, чтобы в случае тревоги он мог предупредить остальных и прикрыть собой «глазок».

Особенно тесно сошелся Вальтер с Гансом Брунсом. Они говорили о политике партии и методах нелегальной работы, а также на теоретические темы. Ганс был на несколько лет моложе Вальтера, ему еще не исполнилось тридцати, но и на его счету уже было десять лет партийной деятельности. Работая учеником в столярной мастерской, он вступил в Союз коммунистической молодежи, а позднее — в партию. Едва окончив ученичество, он после гамбургского восстания 1923 года отсидел год в тюрьме для несовершеннолетних. Своей открытой, честной натурой, серьезностью, скромностью он завоевал доверие и уважение всех товарищей по камере.

Вальтер заметил вскоре, что Ганс не вполне понимает политику партии после взятия власти нацистами. Он считал, что партия должна была в январе организовать вооруженное восстание. Да, несмотря на то что руководство социал-демократии отказалось от всяких совместных действий и даже заведомо зная, что поражение почти неминуемо. Поражение в бою, рассуждал он, несет в себе порой зародыш будущей победы; поражение без борьбы рождает только подавленность и отчаяние. Больших жертв, чем теперь понесены партией, говорил Ганс, не потребовала бы даже вооруженная борьба.

Вальтер не соглашался с ним.

— Нет, Ганс, — сказал он, — без совместных действий, по крайней мере со значительной частью социал-демократических рабочих, всякая вооруженная борьба была бы с самого начала обречена на поражение. Не революционная романтика, не путчизм ведут к победе, а лишь массовая борьба рабочего класса, возглавляемая партией.

— Говори что хочешь, но лозунг «Бей фашистов, где ни встретишь» был популярен, обладал большой притягательной силой.

— Это только фраза, — возразил Вальтер. — Лозунг этот надо заменить другим: «Бей фашистов так, чтобы победить их».

Ганс Брунс рассмеялся:

— Ловко повернуто.

— Ничего не повернуто, Ганс. Вспомни, что говорил Ленин о предпосылках вооруженного восстания. Во-первых, учит Ленин, ситуация должна быть такая, когда буржуазия не может править по-прежнему, а пролетариат не хочет жить по-прежнему. Во-вторых, за революционным авангардом должно стоять большинство рабочего класса. Были эти предпосылки в январе? Ведь мы боремся не для того, чтобы бороться. Мы боремся, чтобы победить.

— А что можем мы для этого сделать теперь?

— Подорвать влияние правой социал-демократии на рабочий класс и завоевать большинство рабочих на сторону революционной борьбы. Вот какая задача стояла перед нами до января и стоит еще сейчас.

— Если это было невозможно раньше, то теперь, в подполье, это уж и вовсе немыслимо, — возразил Ганс.

— Мы обязаны попытаться сплотить, по крайней мере, самые активные, самые решительные элементы из числа рабочих. Подумай, что нас ждет, если это не удастся: война. Фашизм готовит войну. Против Советского Союза. Значит, что же? Немецким рабочим превратиться в