— Тихо, тихо, приятель, сиди и слушай, я тебе все расскажу… Он лежал в больнице подследственной тюрьмы, но уже месяц назад выпущен на волю.

— На волю? Слава богу!

— Да. А товарищи твои — те, что в этой тюрьме, — просят передать, чтобы ты не сдавался. Если хочешь послать им весточку, я к твоим услугам.

— Нет, не надо.

— Да ты чего, приятель? Мне дано специальное поручение… Во всяком случае, ты жив.

— Как видишь.

— Это-то я могу сказать твоим товарищам?

— Можешь, — ответил Вальтер, улыбаясь.

— А еще что? Ведь тебе, конечно, хочется что-нибудь передать им?

— Нет!

— Ну, что же, воля твоя. Мне-то все равно. Поверни-ка голову. Бритва затупилась, чистое дерево! — Он снял с себя ремень, протянул один конец Вальтеру и стал править бритву.

Помолчали. Наконец Вальтер спросил:

— А ты здесь за что?

— Это не интересно.

— Почему же? Меня вот интересует.

— Кража со взломом. А состряпали убийство. Старуха-то и сейчас жива. Так что об убийстве не может быть и речи.

— Значит, упекли надолго?

— На семь лет. Четыре уже отбыл. Но если меня погонят потом в концлагерь, я повешусь. И конец. Это решено.

— Разве у тебя не первая судимость?

— Третья. И эти свиньи еще объявляют меня профессиональным преступником.

— Но пока тебя не беспокоят?

— Надеюсь, что и не будут. Я же не политический.

Вальтер потрогал свое гладкое, чисто выбритое лицо. Здорово похудел. Ему хотелось бы поглядеть на себя в зеркало. Какая худая шея… Но зато острижен, побрит! Он испытывал неописуемое блаженство. Не хватает только горячей ванны.

Парикмахер завернул свои инструменты.

— Что же передать твоим товарищам? — спросил он.

— Привет.

— И это все?

— Скажи им, что я никогда не сдамся.

— Я скажу им, что ты жив.

III

Вальтер стоял у письменного стола, перед хауптштурмфюрером, а тот положил ногу на ногу и, держа в зубах длинную сигарету, пускал ему дым в лицо. Рядом, в кресле, сидел грузный, совершенно лысый человек в штатском.

— Значит, в карцере твоя память не улучшилась? — спросил хауптштурмфюрер.

Вальтер молчал.

— Ты не вспомнил фамилии твоих сотрудников?

Вальтер молчал.

— Отвечай, будь так любезен.

— Я не мог вспомнить того, чего не знаю.

— Почему вы все время мигаете? — спросил человек в штатском.

— Я два с половиной месяца не видел дневного света.

— Ах, так!

— Это тебе не понравилось? Два с половиной месяца в потемках?

— Нет.

— Хочешь вернуться?

— Нет.

— Ну, так пораскинь мозгами. Может быть, что-нибудь и вспомнишь.

Вальтер смотрел на самодовольного эсэсовца и молчал.

— Все в твоих руках. Выбирай.

— Во всяком случае, вы живы, — сказал человек в штатском.

Вальтер повернулся к нему.

— Ты жив или не жив? — заорал на него хауптштурмфюрер.

— Жив.

— Я хотел бы получить от вас письменное подтверждение.

Человек в штатском вынул из какой-то папки лист бумаги, взглянул на Вальтера и прочел:

— «Удостоверяю собственноручной подписью, что я жив и все слухи, противоречащие этому, — злостная ложь. Гамбург, 29 августа 1933 г.» — Вот. Подпишитесь!

Что может это значить?.. Какой интерес гестаповцам сообщать, что он не умер? Для товарищей, конечно, важно было бы знать, что он еще жив. Что же за этим кроется?

— Так подпишите!

— Нет! Я не подпишу.

— Ты отказываешься подписать? — Хауптштурмфюрер вскинулся. — На каком основании?

— Завтра, может быть, я уже не буду жив.

— Ты считаешь, что мы на это способны?

— Все может случиться.

— Не мелите вздора, — опять вмешался человек в штатском. — Не ухудшайте свое положение.

— Если не подпишешь, вернешься в подвал. Само собой. Подумай хорошенько! Подписываешь?

— Нет!

— Идиот! Сам себя губишь!

Вальтер тяжело дышал. Он ужасно боялся подземелья и темноты. Он взглянул на хауптштурмфюрера, потом на человека в штатском.

— Слышите?! Ваше последнее слово!

— Нет!

Ответ прозвучал гораздо тверже и решительнее, чем того ожидал сам Вальтер.

— В подвал его! — заорал эсэсовец.

IV

Дни ползли. Для Вальтера это была сплошная долгая ночь. Что такое свет, знает лишь тот, кто узнал тьму. Вальтер ее узнал — и понял, что до сих пор не отдавал должного свету. Ему не верилось, несмотря на отказ дать подпись, что его опять обрекут на темноту. Но он обещал товарищам не сдаваться и хотел сдержать обещание сполна.

Нет, он не сдался. Но ему было тяжело! Вальтер жалел самого себя, точно какое-то постороннее существо. Он все силился понять, почему гестаповцы так упорно добивались от него заявления, что он жив. Перебрал и продумал все возможности, но не нашел ни одной убедительной причины. Одно было ясно: на воле о нем не забыли. Товарищи борются вместе с ним и за него… О да, Тимм ничего не упустит, испробует все, что только в человеческих силах. Товарищи, конечно, узнали, что он жив, что за него нужно бороться. Надолго нацисты не могут ничего утаить, ничего. Сначала Вальтер еще задавался вопросом, какой нанес бы ущерб их общему делу, подпиши он такое заявление для печати. Но затем пришел к выводу, что, сидя здесь, в подземелье, ничего с уверенностью сказать нельзя. Так лучше уж не подписывать. Гестаповцы заинтересованы, чтобы он подписал, — этого одного достаточно.

Переносить темноту после мелькнувшей надежды на избавление было еще тяжелее. Сначала он боялся, что палачи придут и будут его пытать, замучают насмерть. Но никто не трогал его в этой черной могиле.

Мир его снова стал миром воспоминаний и мечты, мечты о будущем, дававшей силы переносить настоящее со всеми его муками. А оно было почти невыносимо. Неужели ему предстоит еще долгие месяцы прозябать в этом мраке? И выйдет ли он когда-нибудь отсюда? Надолго ли хватит у него сил?.. Или они уже кончились? Как ни старался Вальтер держать себя в руках, но все чаще наваливалась на него неуемная тоска, она хватала за сердце, подрывала волю, грызла нутро, стискивала глотку. Хорошо зная, как это губительно, он, однако, часами, днями в полной апатии лежал на полу камеры; мысли тяжело ворочались, и не было сил додумать их до конца.

К чему все его муки? Во имя социализма? Социализма в Германии? Это звучит, как сказка о далеком, далеком будущем.

Ах, если бы германский рабочий класс мог увидеть все величие своей исторической задачи, понять, какая опасность угрожает ему и всему народу. Варварство, истребление людей — или социализм, осмысленный порядок, человечность, мир; либо один путь, либо другой… Вальтер кричал в темноту, он убеждал, он заклинал, он молил:

— Опомнитесь! Окажите сопротивление! Восстаньте! И ни одна капля крови, ни одна слеза ваша не прольется напрасно!

Он ходил из угла в угол по камере и читал на память все, что