Шрифт:
Закладка:
Сколько лет прошло с тех пор?.. Много, много лет… И за все эти годы в Германии, на родине Карла Маркса, рабочему классу, несмотря на величайшие усилия, не удалось добиться победы… Но приходили новые друзья, новые учителя, новые вожди… Эрнст Тельман… Он неустанно внушал рабочим не успокаиваться на поверхностном знакомстве с марксистской наукой, всесторонне, глубоко изучать ее… Вальтер вспоминал годы своей безработицы, недели и месяцы, проведенные в «Иоганнеуме»[12], вспоминал время, когда работал редактором партийной газеты. Работа в партии и для партии превратилась в непрерывную учебу. Не было такой области науки или искусства, в которую бы коммунисты не углублялись, изучая те или иные проблемы. Вальтер многим обязан партии, в сущности, всем… Его жизнь была богатой, красивой, интересной; до последнего вздоха сохранит он чувство благодарности к партии за то, что она помогла ему сделать его жизнь именно такой.
Внезапно он вздрогнул. У него появилось ощущение, что он каменеет. Коварный холод, исходивший от ледяного пола, пронизывал до костей. Он непроизвольно застучал зубами, попытался вытянуться, и не мог — руки и ноги застыли, суставы невыносимо болели.
О сне уж нечего было и думать, он встал, надел пиджак и начал свой «ночной моцион» в сто туров.
Сделав пятьдесят туров, Вальтер решил, что хватит. Но потом взял себя в руки и отшагал вторые полсотни. Он согрелся, но чувствовал большую усталость. «Только не размякать, — думал он. — Не сдавать». Он дал себе слово с завтрашнего утра ежедневно заниматься гимнастикой и раздумывал, стоит ли сейчас еще стараться заснуть. Если он заснет, то может, чего доброго, проспать приход надзирателя.
Нет, Вальтера в эту ночь никакой сон не брал. Холод въедался в кости, сверлил в суставах. Руки и ноги немели. Становилось трудно дышать. С невероятными усилиями он опять встал на ноги, потянулся, выпрямился, снова зашагал, вторично совершая ночной моцион, — двадцать три шага каждый тур. Придется день превратить в ночь, что ли?
Он рассмеялся. А чем отличается для него день от ночи?
Вальтер чеканил шаг: раз-два, раз-два, крепко растирал застывшие руки и все время бормотал: «Раз-два-три, раз-два-три». Пятьдесят туров — и вот он уже опять согрелся. «Раз-два-три». Тысяча сто пятьдесят мелких, но твердых шагов…
IV
Во всех этажах корпуса, где размещались политические, было уже темно, лишь в первом этаже, в караулке, светилось несколько окон. Здесь было шумно и оживленно. В этот час хозяевами помещения были страстные картежники, любители ската. У радиоприемника сидел шарфюрер Хилер. Он опять до тех пор будет вертеть рычажки на приемнике, пока писк и визг не осточертеют картежникам и они не вышвырнут бледнолицего Хилера из комнаты. Эсэсовец Лейнзаль поставил себе удобное откидное кресло с подставкой для ног под самую лампу, спускавшуюся с потолка. Ему не терпелось поскорее дочитать и узнать, чем же кончился уголовный роман «Жак Мираль — истребитель женщин». Эсэсовский надзиратель Эдмонд Хардекопф, у которого было сегодня ночное дежурство, вернулся с обхода своих секций и, войдя в караулку, поспешил к столу, где шла игра. Он был страстным болельщиком карточных игр, может быть, именно потому, что сам карт в руки не брал. Как миллионы любителей футбола, он предпочитал следить за игрой, но не участвовать в ней.
Обершарфюрер Тиме крикнул:
— Эй, Хилер, потише там или убирайся от проклятого ящика! — Он хлопнул бубновым тузом по столу. — Так, а сейчас пойдем с бубен!
Дождь стучал в окна; вода бурлила у водосточных труб. Время от времени воющие порывы ветра, точно налетая издалека, неистовствовали вокруг темных корпусов, хлестали дождевыми потоками по стенам и окнам.
— Не хотел бы я теперь сидеть в рыбацкой шаланде. На море-то, наверно, шторм.
— Девять баллов! — крикнул Курт Хилер, не отходивший от приемника. — Боркум сию минуту передал.
— А это верно, Хилер, что арестант в карцере совсем не получал сегодня жратвы? Мне сказал кальфактор.
— Верно, — ответил Хилер. — Не стану же я в такую погоду бегать туда ради него.
— Что это за отношение к своим служебным обязанностям?
— Неужели же мне насморк схватить по его милости?
— Это тот самый, что уже три недели сидит в карцере? — спросил Шейбер.
— Четвертая пошла!
— Всыпали ему здорово! И один на все здание… Что, интересно, он натворил?
— Говорят, это редактор-коммунист! Из «Фольксцайтунг».
— За ним, видно, какие-то особые грехи?
— Уж не укокошил ли он кого-нибудь из наших?
— Тогда надо было ему сразу башку оторвать! Но на месяц сажать в темный карцер? Это уж зверство!
— Не нашего ума дело! — Тиме старался закончить этот разговор. — Будешь вмешиваться — самому башку оторвут.
Шейбер положил колоду карт на стол.
— Сними! — сказал он и начал сдавать. — А на злодея он чего-то совсем не похож. Роста маленького, толстячок!
— Маленьким он как был, так и остался, — заметил Хилер, все еще сидевший у радиоаппарата, — но толстым его уже не назовешь.
— Ну, начинай, тебе ходить!
Было далеко за полночь. В караулке погасили свет, и все затихло.
Надзиратель Эдмонд Хардекопф медленно обходил свои секции А-1 и А-2. Из общих камер слышался только громкий храп. В конце коридора горела электрическая лампа. Хардекопф остановился под ней, достал из брючного кармана маленький, смятый листок, бережно разгладил его и на первой странице прочитал напечатанный жирным шрифтом заголовок: «Выступления рабочих против гитлеровского террора». Он перевернул тоненький листок с ладонь величиной и на оборотной стороне нашел, что искал: «Убит товарищ Вальтер Брентен». Он еще раз внимательно оглядел длинный коридор и прислушался. Во всех секциях стояла ничем не нарушаемая тишина. Он прочел все сообщение.
«Тридцать два года… (Столько примерно и есть.) С ранней юности участвовал в рабочем движении… Металлист… (Да ну? А я думал, что он редактор? Ага, вот оно…) Редактор «Гамбургер фольксцайтунг»… Соратник Эрнста Тельмана… По имеющимся данным, переведен из полицей-президиума в Фульсбютель, но туда не прибыл… (Ну, это неверно.) По всем признакам, по дороге в Фульсбютель убит молодчиками из пресловутой команды особого назначения…»
Эдмонд Хардекопф опустил
