сцена, на которой происходило нечто совсем не похожее на то, что Канамэ видел в театре «Бэнтэн-дза». Перед его взором предстал какой-то сказочный, фантастический мир, бесхитростный и яркий, как в детских книжках. Задником служило шелковое полотно, расписанное цветами повилики. Судя по всему, разыгрывался эпизод ловли светлячков, которым открывается пьеса «Дневник Повилики». Две куклы, одна из которых изображала молодого самурая по имени Комадзава, а другая – прекрасную Миюки, сидели в лодке с веерами в руках, склонившись друг к другу и нашептывая слова любви. По логике вещей, эта картина должна была передавать романтическое, чувственное настроение, но стоящий в зале шум заглушал голос сказителя и звуки сямисэна, а без них движения кукол-любовников производили совершенно иное впечатление, нежели рассчитанная на жизнеподобие пластика Бунгоро. Казалось, эти куклы принадлежат тому же миру, что и дети, и играют друг с другом в какую-то невинную, простодушную игру.

О-Хиса предложила занять места на помосте, но старик считал, что кукольный спектакль следует смотреть снизу. «Вот здесь будет в самый раз», – непререкаемым тоном произнес он, выбрав место в «партере».

Несмотря на весеннюю пору и травяной покров, от земли тянуло холодом и сыростью, ощущавшимися сквозь тонкие подушки для сидения.

– У меня того и гляди сведет поясницу, – пожаловалась О-Хиса, подмостив под себя сразу три подушки. – Как бы это сидение на голой земле не вышло нам боком, – прибавила она, намекая, что лучше, пока не поздно, переместиться на помост.

Но старик не внял ее ропоту:

– Ну, ну, не ворчи. К помещениям вроде этого бессмысленно предъявлять какие-то особые требования. Сидя далеко от сцены, невозможно прочувствовать пьесу, так что придется потерпеть. Зато потом тебе бет о чем рассказать.

Вскоре, однако, старик и сам, похоже, стал зябнуть: на спиртовку был водружен графинчик с сакэ.

– Смотрите-ка, мы здесь не выглядим белыми воронами. Все принесли с собой ящички со снедью.

– Да, и порой весьма изысканные. Обратите внимание на роспись, – заметил Канамэ. – При этом их содержимое мало чем различается между собой: все тот же омлет, все те же норимаки. Видимо, посещение кукольного театра служит у местных жителей своего рода ритуалом, отсюда и эти ящички с одинаковым набором закусок.

– Не только у местных жителей. В старину так было повсюду. До недавнего времени подобный обычай существовал и в Осаке. А в Киото и по сей день, когда, к примеру, какая-нибудь старинная семья отправляется на любование сакурой, мальчик-слуга несет закуски и сакэ. Прибыв на место, они берут напрокат сосуд для подогревания сакэ, а в конце переливают недопитое обратно в бутыль и уносят домой, чтобы потом употребить в готовку. Кстати, чем не здравая мысль? Токиосцы, конечно же, скажут, что это свидетельствует о свойственной жителям Киото прижимистости, а по-моему, приносить еду из дома куда разумнее, чем хватать что попало в забегаловке. По крайней мере ты знаешь, что берешь в рот, и можешь не опасаться за качество продуктов.

Мало-помалу партер заполнялся; тут и там зрители разбивались на группки и приступали к своему маленькому пиршеству. Мужчин в этот ранний час было немного, публика состояла в основном из местных девушек и женщин с детьми, а то и с грудными младенцами на руках – расположившись вокруг коробочек с едой, они самозабвенно закусывали, не обращая никакого внимания на происходящее на сцене. Гвалт и суета стояли невообразимые.

Даже здесь, в этом импровизированном театре можно было купить с лотков нехитрое угощение: одэн[95] и сакэ, – и кое-кто не преминул этим воспользоваться, но по большей части зрители приходили со своей снедью, увязанной в объемистые узлы. Должно быть, именно так выглядели люди в начале эпохи Мэйдзи на любовании сакурой где-нибудь в Асукаяма[96]. Расписные лаковые ящички всегда казались Канамэ реликтом прежних времен, символом старомодной роскоши, но здесь он впервые увидел, что они по-прежнему с успехом выполняют свое утилитарное назначение. В самом деле, подумал он, лаковая посуда прекрасно гармонирует с цветом омлета и рисовых колобков. В ней любое угощение выглядит еще более привлекательно. Принято считать, что японская еда – утеха не столько для желудка, сколько для глаз, но этот упрек справедлив, пожалуй, лишь в отношении сервированного по всем правилам парадного обеда. Здесь же, в этом зале, вид принесенной из дома снеди не просто радовал взор своей живописностью, разнообразием комбинаций красного и белого, но и возбуждал аппетит: даже обыкновенный вареный рис и маринованная редька казались изысканными яствами.

– Увы, холод и сакэ делают свое дело, – сказал старик, поднимаясь.

Он уже два или три раза отлучался, побуждаемый естественной надобностью. Но кому было и впрямь не по себе, так это О-Хиса. Понимая, в каких условиях ей предстоит провести нынешний день, она приняла соответствующие меры, однако боязнь попасть впросак лишь приблизила неизбежное, к тому же тянущий от земли холод все больше давал о себе знать, и она совершила ошибку, вопреки обыкновению выпив за компанию со стариком несколько чарок сакэ, а заодно и отведав принесенных из гостиницы закусок. Результат не замедлил сказаться.

– Интересно, а где здесь… удобства? – наконец спросила она, встав со своего места.

Канамэ отправился на разведку.

– Боюсь, вам это не подойдет, – скорбно сообщил он, вернувшись. «Удобства» состояли из выставленных во дворе ничем не огороженных двух или трех бадей, которыми на равных правах пользовались и мужчины, и женщины.

– Как же мне быть?..

– А что такого? – произнес старик. – Здесь все делают это на виду, добро бы только ты одна.

– Да, но я не умею стоя.

– Разве для киотоской женщины это не в порядке вещей?

– Что за вздор! Во всяком случае, ко мне это не относится.

По совету своих спутников О-Хиса отправилась на поиски какой-нибудь харчевни поблизости и отсутствовала битый час. Как выяснилось уже потом, бедняжке пришлось проделать пешком весь путь до гостиницы, поскольку ни одна из окрестных забегаловок не внушила ей доверия и она не рискнула туда зайти. Обратно она вернулась уже на рикше.

Пока, водворившись на свое место, О-Хиса предавалась досужим размышлениям о том, как в подобных случаях поступают сидящие в зрительном зале молоденькие девушки и женщины – неужто и впрямь обходятся бадьей? – за спиной у них происходила следующая картина: одна из мамаш поднесла к проходу своего малыша и расстегнула ему штанишки, после чего раздался звук, вызывающий представление об открытом водопроводном кране. Тут даже старик не вытерпел.

– Поразительная простота нравов! – поморщился он. – Справлять нужду под носом у людей, занятых едой…

На сцене, несмотря на царившую в зале кутерьму, представление шло