– Оттуда, – подтвердил Сивоус. – Сейчас вот распарю и тому, кто толк в этом понимает, могу спину огладить. Только уговор: на полдороге не сдаваться…

Желающих попасть в «руки» старого моряка не оказалось. Только после недолгих колебаний Вальясов вызвался разделить общество Сивоуса, тем более было о чем поговорить…

– Как там у вас? Война идет? – шутливо спросил Вальясов, когда красный, как рак, боцман уселся на скамью и от наслаждения зажмурился.

– Идет… Непримиримая, – отозвался в том же тоне Сивоус.

– Что ж не поможете выяснить отношения, Иван Тарасович?

– Не знаю, как и подступиться.

– Да полноте, вы-то не знаете?

– Непросто меж двух третьему встревать. Лучший лекарь – время. И еще – общее дело. Пойдем, что ли, подышим? – сжалился Сивоус над Вальясовым. – Жарковато стало…

Пчелкин набросал на доске схему прибора и, полюбовавшись своей работой, спросил:

– Пояснения нужны?

Люди молчали. Значит, поняли. Пчелкин остался доволен: черчение было его коньком еще в училище.

– Раз ясно, – сказал, – запишите задание на самоподготовку: подробно объяснить принцип действия данного прибора.

Занятие было окончено, и матросы потянулись к выходу. А Пчелкин, собирая учебники и конспекты, испытывал необыкновенный подъем. Вначале, когда предложили проводить занятия по навигационному оборудованию, он согласился неохотно. Штурман не считал себя умелым преподавателем. Практика – куда ни шло, тут имелся некоторый опыт, а для разъяснения теории нужны определенные способности.

В школе Алеша Пчелкин был толковым помощником преподавателю физики, ремонтируя и налаживая приборы для опытов. И отец, наблюдая увлеченность сына, утверждал: «Прямой тебе путь, малыш, в заводские инженеры. Там с твоей головой и золотыми руками станешь незаменимым…» Сам он был конструктором, незаурядным изобретателем.

Мать же мечтала о другом. Ее Алешенька должен быть пианистом. Он, действительно, учился в музыкальной школе, и все его преподаватели прочили Лешеньке Пчелкину большое будущее на ниве концертной деятельности.

Однако Алексей не оправдал ожидания родителей: ни инженером, ни музыкантом не стал… В тринадцать лет Алешу, одного из лучших учеников школы, наградили путевкой в Артек. Встреча с морем настолько поразила, так перевернула все его представления, что маленький тульский мальчишка, что называется, «заболел» им… А тут еще встреча с гостями из неведомой Атлантики. Моряки, выступавшие на артековском костре, загорелые, сильные, исхлестанные океанскими штормами, казались богатырями. Эти мужественные люди, так же, как вечно живое изменчивое Черное море, покорили его навсегда. И Алеша решил…

Он долго таился от родителей, а те радовались, видя, как сын серьезно относится к занятиям и особенно предан точным наукам. Пчелкин-младший только с виду казался мягким и уступчивым. Он не питал иллюзий ни по поводу родительского отношения к «бредовой» затее, ни по поводу своей мечты. Профессия моряка трудна, к ней кроме наук надо готовиться физически. И начались сначала занятия гимнастикой, потом велосипедом и, наконец, боксом.

Алешу убедили поступать в политехнический. Он не возражал: подготовка, любая, зря не пропадет и в будущем пригодится. Но заранее решил, что срежется на вступительных экзаменах и пойдет служить срочную. Все шло по плану. По его плану! В военкомате Пчелкин попросился на флот. Если быть моряком, то почему не военным? Ну а попасть в училище со срочной службы при его стремлении и неплохой подготовке было уже легко…

Сложив наглядные пособия в шкаф, штурман еще раз оглянулся на доску. На черной глянцевитой поверхности четко выделялись меловые линии. Какой выразительный у графики язык! Читай и наслаждайся!..

Из него, кажется, получится неплохой преподаватель. Зря опасался, что не сможет. Кто знает, где истинное призвание? С морем он, разумеется, расставаться не намерен, но ведь и моряков надо кому-то учить…

В опустевший класс заглянул Маховой. С момента назначения его командиром корабля прошло не так много времени, а старшего лейтенанта как подменили. Щеки ввалились, нос заострился, не лицо – одни усы. Достается со всех сторон. Личная жизнь рушится, служба не приносит радости…

«Командирская ноша и так тяжела, – посочувствовал Пчелкин, – а тут еще Мишка выпендривается. Отвратная штука – зависть, под корень товарищество рубит…»

– Учительствуешь? – спросил Маховой.

Пчелкин покосился на командира подозрительно: не иронизирует ли? Но ни в лице, ни в голосе насмешки не обнаружил. Наоборот, спрашивал Маховой доброжелательно, заинтересованно. И вопросы задавал со знанием дела.

– А вы, Василий Илларионович, не имели случайно отношения к преподаванию? – полюбопытствовал Пчелкин.

– Как вам сказать… – улыбнулся Маховой. – Однажды направили в учебный центр, но учитель из меня получился аховый. Хорошо, что и начальство, и я это быстро поняли.

Обезоруживающая откровенность вызывала ответную симпатию. Не всякому дана смелость, подумал Пчелкин, так бесхитростно сознаться в собственном неумении. Вот почему, когда раздался неожиданный вопрос, штурман и не подумал уйти от ответа.

– Расскажите мне, как сложились взаимоотношения Горбатова и Плужникова, – попросил Маховой. – В общих чертах я знаю. Меня интересуют детали. Пожалуйста, если можно…

Пчелкин задумался. Рассказывать, собственно, было не о чем. Открытых конфликтов по конкретным поводам у командира с помощником не случалось, хотя совершенно очевидно Плужников был им недоволен. Считал, что Горбатов несет службу по принципу день да ночь – сутки прочь.

– И это все? Тогда почему…

Маховой не закончил фразу, выбирая, как бы поточнее выразиться.

– Я сказал все, что знаю, – смутился Пчелкин. – Разве только о разногласиях по поводу последних событий забыл. Они спорили…

– О чем?

– О том, что происходило возле Столбчатого. Мишка… простите, лейтенант Горбатов, придавал всему этому особое значение.

– Почему?

– Точно не знаю. Горбатов однажды рассказывал, что тут воевал его дед и именно на Кунашире принимал свой последний бой…

Теперь вспомнил и Маховой. С дедом, Михаилом Горбатовым, лично встречаться ему не пришлось, но в доме у Мишки любили рассказывать один эпизод. Последний бой всегда памятен военному человеку, как и первый. Тем более такой странный, как на Курилах в