Несмотря на приглашение, Василий сперва не намеревался идти в «Бунгало». У него были иные планы. Привели же его, в конце концов, и в самом деле обстоятельства весьма неприятные и неожиданные. Впрочем, если быть перед собой до конца честным, а не зарывать, как страус, голову в песок, то не совсем так. Обстоятельства возникли не сегодня и не вчера. Он просто до поры до времени не хотел ничего замечать, надеясь, что все образуется. Ведь когда двое начинают жизнь, для притирки характеров необходимо время. Василий, кстати, так в первый день и сказал молодой жене. Что же она тогда ответила?.. Что очень ценит его и хорошо к нему относится, но не любит… Василий не то чтобы не поверил. Подумалось, настоящие девчонки – они гордые, стесняются сразу упасть в объятия. К тому же был глубоко убежден, его любви так много – хватит на двоих. Ради Клавы он был готов на все и надеялся: истинная самоотверженность обязательно вызовет ответное чувство.

Теперь, когда он перебирает в памяти прожитое, всплывает то один, то другой неприятный эпизод, – сколько их было… Он так хотел ребенка, а Клава – ни в какую. Сперва объясняла, что надо закончить институт, затем заявила, что намерена немного поработать… Все чаще возникали сомнения в ее искренности. Василий гнал дурные мысли прочь. Боялся, что если они окажутся правдой, тогда ему просто нечем будет жить.

А потом… По месту его службы Клаве не нашлось работы по специальности, и она временно, чтобы не сидеть сложа руки, устроилась администратором в гостинице. Но душа к этому не лежала. Мучилась сама, терзала его, а он не мог придумать, как помочь. Узнав, что на Скалистом есть вакансия завклубом на рыбокомбинате, тотчас стал добиваться перевода. Собирался сделать приятный сюрприз, а Клава, узнав, взмахнула руками, как крыльями, и презрительно сказала: «Бог мой, какой же ты дурак! Неужели так и не понял? Разве дело в моей работе?..»

Сколько Василий ни допытывался, она не стала ничего объяснять. И вот сегодня… Он торопился домой. Знал, у жены свободный вечер, что не часто случалось с тех пор, как та начала работать. Однако дома он увидел: Клавдия собирается уходить и даже как-то по-особенному принарядилась, словно на гулянку собралась.

– Куда ты? – растерялся Василий. – А я думал, что мы вместе проведем вечер, Клавуся… Поужинали бы, посмотрели по телевизору новый фильм…

– Вот и смотри, – бросила она. – Еда на печке.

– Разве в том дело? Мне ведь тебя недостает, – вырвалось у Василия. Он подошел к ней, попытался обнять.

Клава прикусила губу, что было признаком глубокого волнения, и попросила:

– Не трогал бы ты меня, Василек…

– Но почему? Почему, Клавуся? – воскликнул он.

– Дурацкая кличка!.. Прекрати называть меня так! – взорвалась Клавдия ни с того ни с сего.

Это оказалось выше его понимания. Как она может? Какой же нужно быть черствой, бездушной эгоисткой, чтобы вот так, походя, плевать в душу? Его захлестнула злость, так долго копившаяся внутри. Что он кричал, Василий не помнит. Его прорвало. А Клавдия слушала, не возражая, руки безвольно повисли вдоль тела, только зрачки расширились, точно хотели увидеть и охватить невидимое.

– Ты все сказал? – спросила тихо, спокойно, когда он замолчал. – Теперь моя очередь. Давно хотела, но не решалась. Не люблю я тебя…

Василия как холодной водой окатило. Пытаясь предотвратить разрыв, он покорно проговорил:

– Это ничего. Это я знаю! И жду, надеюсь… Ты только не торопись, не делай выводы…

– Поздно. Уже сделала. Больше не могу!

Сказала и выбежала из комнаты. Оставшись один, Василий рухнул на стул. У него перехватило горло. И тогда пришла спасительная мысль: надо идти к людям, одному оставаться нельзя…

– Ты отчего такой мрачный, Василий Илларионович? – придвинувшись к Маховому, осторожно спросил Бурмин. – Не дома ли неприятности?

«Ишь, угадал, – удивился Маховой. – На лице у меня, что ли, написано?» Захотелось рассказать кому-нибудь, пусть хоть и малознакомому человеку, о своей беде. Выложить все, как есть. Самому ведь не разобраться – слишком близко лежит. Но поймут ли его правильно? Не истолкуют ли превратно? Он же теперь командир корабля… Нет, беду свою нужно одолеть самому. Возможно, не все потеряно. Мало ли что человек натворит в запальчивости? Следует повременить, выждать. Надо оставить Клавусе путь к возвращению…

Василий понимал, что успокаивает себя, чувствовал, насколько призрачна его надежда, но иначе не мог. А Бурмин, вопросительно глядя на Махового, был весь – сочувствие.

– Семейная жизнь – сложная штука, – так и не дождавшись ответа, заметил замполит. Он кое-что слышал о неладах у Махового с женой – в военном городке ничего не утаишь. – Без понимания и взаимности лада не жди.

Говоря так, он прежде всего имел в виду себя и свою Люсю. Утром, как обычно, Бурмин принес жене из пайка плитку шоколада. Протягивает ей, а жена хохочет: «И так толстуха, а ты сладостями совсем мою фигуру портишь…» Знает, хитрованка, что он любит ее без памяти. Уж у них-то взаимность полная…

Бурмин улыбнулся. Пожалуй, впервые за вечер. Вообще-то он надеялся приятно провести время с ребятами. Над ним же пусть беззлобно, но все-таки посмеялись. А замполит считал, что живет правильно. Это вовсе не трудно: знаешь, как надо, и следуй неукоснительно. Какой же ты политработник, если не подаешь пример?.. Так почему же тогда на него ополчились сперва Сивоус, а теперь – товарищи?..

– Второй заход, вольные казаки! – скомандовал Вальясов. – Вперед на пар!

Все дружно вскочили. Но тут во входную дверь снова постучали.

– Еще какая-нибудь заблудшая душа припозднилась, – выразительно заметил Вальясов. – Откройте, кто ближе стоит.

В проеме двери стоял Сивоус, и шуточки мгновенно смолкли. К старому мичману все без исключения относились с почтением.

– Как, молодежь, не прогоните? – спросил Сивоус. В одной руке он держал авоську, в другой – веник.

– Милости просим, Иван свет-Тарасович! В нашем «Бунгало» ветеранам почет и место в красном